В Иродовой Бездне. Книга 4

— Знаешь ли ты, понимаешь ли ты, — грозно закричал генерал, — что из всех преступников, которые сидят здесь и которых я видел, ты — самый злейший, самый негодный, самый худший? Ведь подумай, что ты делаешь? Ты губишь молодежь, самый цвет нашей страны. Сколько человек ты погубил, изверг!..

Он остановился, взглянул на Леву и сказал:

— Что ты дрожишь, как осиновый лист? Сознаешь свои преступления?

— Я не преступник, — сказал Лева. — Я призывал к Богу, ко Христу, жить по Евангелию. Это не преступление. А то, что я дрожу, так это просто нервы не выдерживают всех этих ночных и дневных допросов.

Генерал обратился к следователю и грозно сказал:

— Что вы возитесь с ним? Приведите его в сознание, займитесь им как следует. А если не поможет, приведите его ко мне, я ему морду набью…

Генерал повернулся и вышел.

Следователь склонил голову над бумагами и о чем-то размышлял. Видимо, ему было нелегко работать, начальство ставило перед ним определенные задачи, а Лева не поддавался и никак не отрекался.

«Отче, прославь имя Твое!» — молился Лева, сидя на стуле.

— Да, мы с вами займемся! — сказал следователь. — Будем шаг за шагом описывать все ваши похождения, начиная с того, как вы прибыли в Куйбышев после демобилизации из армии и по этот день.

Начались допросы, которые Лева подписывал страницу за страницей. Много он забыл, где был, куда ездил, но разведка обо всем была осведомлена исключительно точно, и следователь только напоминал ему, когда и с кем он был в каком городе, с кем проповедовал. Сам он никогда бы не смог подробно описать все, как описали и собрали те, которые наблюдали за ним.

— Это хорошо, что все это записывается, — сказал Лева, — все это останется для истории.

— Да, да, это останется, — гордо сказал следователь и поднес к Леве папку его дела, на корке которой было написано: «Хранить вечно». — Вот пройдут годы, — сказал следователь, — и люди будут брать эти папки, изучать их и узнают, какой урод жил на свете, как он калечил людей… Это позор навеки…

Лева же молился все той же молитвой:

— Боже, прославь имя Твое!..

Иногда на допросы, где описывались «похождения» Левы, приходил Снежкин и вставлял в запись свои замечания, показывая свою полную осведомленность в религиозной деятельности Левы.

— Скажите, — обратился к нему Лева. — Вот подробно описываются мои проповеди, посещения верующих, обращения грешников, общение с молодежью, — что же во всем этом плохого? Ведь нет ни одного слова против власти или существующих порядков. Какой же я враг? Мы только молимся за вас и уважаем… — О, воскликнул Снежкин, — вы самый искусный, самый скрытный враг, самый опасный. Если бы кто пришел к нам и сказал о вас, что Смирнский ругает власть, или недоволен каким-либо законом, или не уважает товарища Сталина, — мы просто бы выгнали такого человека. Мы отлично знаем, что никакого плохого слова вы не скажете против советской власти и партии, но это не потому, что вы симпатизируете нам, а потому, что вы скрытый, опытный, опасный враг. Лева улыбнулся.

— Но это без доказательств, — сказал он. — Если бы вы могли заглянуть внутрь меня, то вы увидели бы, что на самом деле ничего реакционного во мне нет. Христос говорит: «От избытка сердца говорят уста», и если бы я имел зло на вас, то так или иначе кому-либо проговорился бы. Но этого нет и не будет, мы молимся за вас и участвуем в построении лучшей жизни. Мы от сердца желаем, чтобы свет Христов просветил вас для вашего спасения…

Глава 14. Поругание («Неслыханное оскорбление следователя»)

«Другие испытали поругание…»

Посл. к Евреям, 11, 36.

Допросы продолжались. Всегда в своих показаниях Лева старался говорить о себе и меньше всего о других. Он желал только одного — чтобы истина, как она была, запечатлелась на листках опроса. Но там, где касалось других, он старался говорить как можно кратко, указывая, что обо всем этом можно было спросить тех, о ком его спрашивали. Там, где он не помнил, он прямо говорил «не помню».

В Чапаевске было пробуждение, и немало молодежи обратилось к Христу, Когда Лева услышал о их крещении, сердцу его переполнилось огромной радостью. Об этом ему сообщили на Дальний Восток, когда он находился в действующей армии.

Теперь, записывая о верующей молодежи Чапаевска, следователь спросил:

— Скажите, а вы знаете, кто крестил чапаевскую молодежь?

— Да, я знаю, — отвечал Лева.

— Кто?

— Этого я вам не скажу. Об этом можете спросить их самих.

Следователя взорвало, как бомбу; он побледнел.

— Как вы смеете мне, советскому следователю, отвечать: «Не скажу». Никто в наших стенах никогда не говорил «не скажу». Любые языки мы можем развязать…

Он остановился, посмотрел на Леву, потом тихо произнес:

— Ведь мы власть. Ты признаешь, что мы — власть.

— Да, признаю.