В излучине Дона

Подоспевшие медсестра и санитары занимаются раненым.

Гибель прекрасных машин произвела удручающее впечатление.

Говорят, мертвые сраму не имут. Действительно, тяжело осуждать тех, кто поплатился за свою ошибку и халатность жизнью. Но нельзя и оправдывать мертвых за пренебрежение элементарными истинами, ибо горький опыт их должен учить живых. Конечно, виноват в происшедшем и командир тяжелой танковой бригады, не удосужившийся связаться со штабом нашего корпуса, и кто-то в штабе армии, не обеспечивший его добротной информацией. Но в первую очередь вина ложится на командира батальона. Останови он машину по нашему требованию, и нелепой трагедии не произошло бы.

* * *

Между тем танки Румянцева миновали село Ложки и выбрались на косогор. Противник отошел к высоте 169.8, что километрах в двух западнее нас. Румянцев продвигается, почти не встречая сопротивления.

— Через четверть часа начнем и мы, — говорю Николаеву, смотря на часы. — Только будем действовать в километре восточнее того участка, где атаковали КВ.

Уже совсем рассвело. Заалел на востоке горизонт, поголубело небо над головой. И вот из-за края степи брызнули лучи солнца, и позолотой оделись вершины курганов и деревья. Заискрились, засверкали росные травы. Первые свежие тени легли на землю.

День 27 июля начинается во всем своем великолепии. Но и он уже гудит войной, и под его лучезарным сиянием уже шествует смерть, и каждый чувствует на себе ее дыхание, хотя и не думает о ней. И все готовятся к ней, не к тому, разумеется, чтобы пасть, а чтобы победить. Но кому-то все равно суждено пасть, а кому-то победить, ибо третьего на войне не дано. Только — жизнь или смерть. Тот, кто сегодня останется живым, завтра снова будет стоять перед дилеммой: жизнь или смерть, и, конечно, будет всеми силами драться за жизнь. Не только физическую, но и духовную, ибо победа фашизма это хуже собственного небытия, это попрание всего святого, что есть у нас и у других, это рабство, это жизнь на коленях. И потому только — жизнь или смерть. И так с каждым новым восходом солнца, до того самого далекого и неизвестного дня, когда где-то там на западе, на чужой земле, у чужих городов и сел, не отгремит последний в этой небывало ожесточенной гигантской битве выстрел.

Задумавшись, я смотрю, как подходят отремонтированные за ночь танки.

Наконец все готово. Пора выступать и нам. Румянцев уже поровнялся с нами. Одна за другой трогаются с места боевые машины и, грозно ворча, двигаются за головной, из люка которой выглядывает широколицый лейтенант Перцев.

За Т-34 спешат проворные семидесятки второго батальона. Их всего шесть.

Мотострелково-пулеметный батальон Суха, сдав свой район пехоте 131-й стрелковой дивизии, грузится на машины. Он тронется вслед за танками.

Мы с комиссаром: взбираемся на гребень высотки. Она хотя и меньше той злополучной 174.9, но все же позволяет разглядеть позиции противника.

В полутора километрах почти прямо перед собой видим более десятка длинноствольных орудий. Они развернуты в ту сторону, откуда вынеслись в шальную атаку тяжелые танки 158-й бригады. А вот и КВ, замершие вдоль широкой дороги между селами Липо-Логовский и Липо-Лебедевский. Пушки их нацелены на вражеские батареи. Не видны, но угадываются тяжелые раны в металлических мощных, но теперь безжизненных телах. Весь их внешний вид свидетельствует о том, что ими управляли отчаянно смелые люди. Несколько машин еще густо дымят.

Вражеские орудия тоже молчат, и расчетов возле них не видно. Две установки заметно осели на бок. С ними расправились наши КВ.

Еще дальше, в глубине обороны противника, сверкают орудийные вспышки. Звуки разрывов слышны западнее. Очевидно, стрельба ведется по танкам Румянцева.

Откуда-то прилетает снаряд и ухает недалеко. Должно быть, нас приметили. Сразу же спускаемся, минуем заросшее густой пшеницей поле и взбираемся на другой гребень. Озадаченные, останавливаемся.

Метрах в шестистах от нас виднеются огромные скирды соломы. Из них вырываются языки пламени. Правее скирд стоят пять танков и тоже ведут огонь вправо. Отвечает ли им противник — не поймешь. Только один из наших танков вдруг начинает дымить.

Высунувшись по пояс из люков, мы пытаемся разобраться в происходящем.

— Слушай! — возбужденно кричит Николаев. — Вон те танки, что правее скирд, румянцевские, а в скирдах замаскированы фашистские.

— Да ну-у, — сомневаюсь я. — Неужели наши их не видят?

— Не веришь? — горячо убеждает меня комиссар. — А я говорю — факт. Голову на отсечение. Давай выбьем их, а?

Николаев в восторге от своей догадки. Возможно, он и прав.

— Ладно, — соглашаюсь я, — попробуем.

Скрываемся в башнях и выпускаем по одному снаряду. Из скирд вырывается пламя.

Но тут в борт моей машины настойчиво и требовательно стучат каким-то металлическим предметом. Высовываюсь из люка. Метрах в десяти — невесть откуда взявшийся третий танк. Рядом с моей машиной стоит военком 39-й бригады полковой комиссар Д. Е. Кузнецов. Лицо хмурое.

— Вы что делаете? — строго спрашивает он.

— Разве не видишь, Дмитрий Егорович? Фашистов бьем.

— А где они?