В Камчатку

— Что вы носитесь со своей школой? Добро бы она прибыль давала. А так… Я просто не понимаю вас… Образованный человек и вдруг — благотворительность… Им бы чего попроще. Скажем — ать, два.

Стеллер, не любивший насмешек, поджал губы, однако с упрямством продолжал:

— Школы будут по всей Камчатке. В Большом остроге — только первая ласточка. В Верхнем, в Нижнем построить… На Тигиле. Учителей найдем. Сам обучением займусь. Надо поднять этот народ. Он ко многому способен.

— Даже детей рожать, — вставил Шпанберг.

— Вы далеко заходите!

— Милый мой, — попытался смягчить гнев Стеллера Мартын Петрович, положив руку на его плечо. — Милый мой. Мечты ваши — утопия. Поймите меня. Камчатку я знаю. Здесь нужны тысячи, а у вас их нет. И школа в Большом остроге прогорит, и будете вы осмеяны прежде всего камчадалами. Русские поймут. Камчадалы — нет. Не спорьте…

Поняв всю безнадежность разговора со Шпанбергом, недовольный собой, что не сумел ничего доказать лейтенанту, Стеллер оборвал разговор. Они могли бы разругаться, но тут появился Иван Гуляев, вежливо поклонился Шпанбергу, на что последний ответил небрежным кивком, и его всегда румяное лицо поскучнело. В присутствии худого Гуляева он казался себе маленьким, хотя был среднего роста и широк в плечах.

— Я посоветоваться, — обратился Гуляев к Стеллеру.

Лицо Шпанберга побледнело. В его присутствии… ссыльный… на равных… И как это Стеллер, ученый всеми уважаемый, позволяет советоваться? Не лучше ли приказать, а там — ать, два. Так надежнее и проще. Пренебрежительно скривив пухлые губы, он церемонно раскланялся, и от его взгляда не ускользнуло, что Иван Гуляев подавил усмешку, а Стеллер еще больше нахмурился и стал похож на взбитого ветром воробья, только очень большого.

А дела со школой были совсем плохи. Не только не хватало дров — можно заплатить казакам, и дровами завалят, — но и чистой бумаги. Береста хороша, но сколько же можно писать на этих хрупких прозрачных листочках… Пора детей приучать к бумаге. Придется в приказной избе кланяться, авось уважат. И судьба велит идти самому, у Гуляева прав никаких… Тут еще камчадалы на реке Утхолок взбунтовались. А здешние детей из школы забирают. Дома помогать надо, говорят. Шаманы в бубны ударили: портят русские детей.

Пришел камчадал в школу, говорит:

— Детей наших с собой возьмете, да-да? Так ли?..

Стеллер камчадала усадил на лавку, вложил в руки перо, сказал:

— Пиши.

Повертел камчадал недоуменно перо, пальцы чернилами испачкал, крестик кое-как вывел. Ничего больше не получается.

— А твой сын писать умеет. Смотри. — Стеллер подал берестяной листок.

— И-и-и-и! — удивленно протянул камчадал и с любопытством стал разглядывать сыновье письмо. — Большим человеком будет, шаманом будет. Большую силу будет иметь.

— Хоть и шаманом, — вздохнул Стеллер. — Но ты сына приводи и с сородичами поговори, пусть не боятся. Ты же видел, ему здесь хорошо.

Кивнул головой камчадал, ушел. Назавтра полная школа, на лавках еле умещаются. Стеллер радуется, Иван Гуляев пот со лба утирает, в усы усмехается: пошли дела.

5

Стеллера растолкали ночью. Узнав, что от Беринга из Петропавловской гавани пакет доставили, быстро оделся.

Острог будто и не засыпал. Горели факелы, грызлись собаки.

Перед приказной избой спорили о чем-то казаки. Завидя Стеллера, поклонились.

— Что происходит? — спросил Стеллер.

— Камчадалов привезли вот… Изменников утхолоцких…

— Где они?

— В казенке, — ответил тот же простуженный голос.

Дверь приказной избы распахнулась, вышел нарочный.

Стихли, думая, что о чем-нибудь известит. Нарочный молчал и держался независимо. Лишь поинтересовался, где отхожее место.

В приказной избе дым стоял коромыслом, хоть топор вешай. Читали приказ капитана Беринга. Он был коротким: камчадалов держать в строгости.

Приказной дьяк, командир острога и десятник кляли иноземцев: хлопот и так полон рот, а тут за ними наблюдай да корми.

— Каков срок? — поинтересовался Стеллер.

— Пожизненно или до виселицы, там видно будет… Распорядятся, — прогудел дьяк и так зевнул, что всем враз захотелось спать.

Стеллер не мог до утра глаз сомкнуть, все ворочался. Он думал: «В школу с таким трудом детишек затащил, уже и налаживаться началось все, а тут вновь распри. Что восстали — плохо. Только в острог заложников везти зачем? Ну накажи со строгостью. А так ведь помрут в казенке. В юртах детей полно… Тоже помрут… Мужчин не будет, женщин не будет, захиреют острожки… Надо выпустить».

Он не сомневался, что прав. Камчадалов нужно освободить, иначе вновь не миновать бунта. А они, эти бунты, вырастают как ком снежный, и если вовремя не остановить его, то разнесет все вокруг.

Едва забрезжило, Стеллер топтался у казенки и бранился с караульным.

— Нету приказа отпирать, — пятился тот, держась за саблю. — Нету, хоть убейте.

— Некогда приказы писать, есть устное распоряжение командира, — хитрил Стеллер.

— Проверить бы, — усомнился казак, но Стеллер напирал, и караульный, не устояв, загремел замками.

— Посвети, ничего не видно. — Стеллер шагнул в казенку.

Иноземцы лежали на свалявшемся сене. Их было немного.