В каждом сердце – дверь

— Какого хрена ты тут опять забыла, Суми? — в его речи слышался оклахомский акцент, густой, будто слой арахисового масла на тосте. — Я же тебе еще в тот раз сказал — нечего тебе здесь делать.

— Ты просто злишься, что я лучше придумала систему расстановки для твоих книг, — невозмутимо сказала Суми. — Да и все равно ты это не всерьез говорил. Я твой свет в окошке, пропаду — сам же скучать будешь.

— Ты их расставила по цвету, и я потом неделями не мог доискаться, где что. Я занят важным исследованием. — Кейд распрямил ноги и соскользнул со стопки книг. Одна книжка при этом свалилась, но упасть на пол не успела — он ловко подхватил ее. Потом повернулся к Нэнси: — Ты новенькая. Надеюсь, она тебя еще ни во что не втянула.

— Пока что только в чердачную дверь, — глупо сказала Нэнси. Щеки у нее вспыхнули, и она добавила: — В смысле, нет. Обычно меня не так легко во что-то втянуть.

— Она из тех, кто живет по принципу — замри, не шевелись, и, может быть, тебя не съедят, — сказала Суми и сунула Кейду в руки чемодан. — Вот, погляди, что ее родители устроили.

При виде ядовито-розового пластика Кейд приподнял брови.

— Ярко, — сказал он, чуть подумав. — Можно перекрасить.

— Сам чемодан — пожалуй. Но трусы-то не выкрасишь. То есть, вообще-то можно, но они потом будут колом стоять, как будто в них нагадили — поди докажи, что это не так. — На секунду лицо у Суми просветлело. Когда она снова заговорила, слова звучали так четко, что слышать это от нее было неожиданно и почти жутковато. — Родители подменили ей всю одежду, когда отправляли в школу. Знали, что ей это не понравится, и все равно сделали по-своему. Там записка была.

— А-а, — протянул Кейд — до него вдруг дошло. — Еще одна. Ну ладно. Значит, простой обмен?

— Извини, но я не понимаю, что происходит, — сказала Нэнси. — Суми схватила мой чемодан и убежала. Я не хочу никого затруднять…

— Ты не затрудняешь, — ответил Кейд. Забрал у Суми чемодан и повернулся к Нэнси. — Родители иногда не хотят признавать, что все изменилось. Им хочется, чтобы мир оставался в точности таким, как раньше, — до того, как их дети ушли навстречу приключениям и своей новой судьбе. А когда мир им не подчиняется, стараются силой втиснуть его в те же клетки, в которых держали нас. Кстати, я Кейд. Страна фей.

— Я Нэнси, а дальше — извини, не поняла.

— Я был в Стране фей. Три года там прожил, гонялся за радугами и рос не по дням, а по часам. Я убил короля гоблинов его собственным мечом, и он, испуская дух, провозгласил меня своим преемником — принцем гоблинов, наследником трона. — Кейд скрылся в лабиринте книг вместе с чемоданом. Его голос доносился из книжных завалов, и только по голосу можно было понять, где он сейчас. — Король был моим врагом, но он первым из всех взрослых разглядел, кто я такой. Весь двор Принцессы Радуги был возмущен до глубины души, и у первого же колодца желаний меня вышвырнули обратно. Я очнулся в поле, посреди Небраски, снова десятилетним, в платье, которое было на мне в тот день, когда я провалился в Призму. — Это слово он произнес так, что было совершенно ясно — это Призма с большой буквы, название какого-то странного прохода или портала. Голос его болезненно дрогнул, словно каждый звук этого слова вонзался в него, как нож в живую плоть.

— И все-таки я не понимаю, — сказала Нэнси.

Суми театрально вздохнула.

— Он говорит, что провалился в Страну фей, это почти как Зазеркалье, только это территория Крайней Логики, которая зачем-то выдает себя за Крайний Абсурд, а на самом деле ничего подобного, у них там правило на правиле и правилом погоняет. Попробуй только нарушь — вжик! — она чиркнула рукой по горлу, — вылетишь вон, как прошлогодний мусор. Они-то думали, что утащили к себе девочку — феи обожают сманивать девочек, жить без этого не могут, дурная привычка, — а оказалось, девочка-то только снаружи, а на самом деле мальчик. Опа! Тут и сказочке конец. Вышвырнули его туда, откуда взяли.

— А-а, — протянула Нэнси.

— Ну да, — отозвался Кейд, выныривая из книжного лабиринта. Чемодана Нэнси с ним уже не было. Вместо него была ивовая корзина, а в ней — одежда милых сердцу Нэнси оттенков черного, белого и серого. — Пару лет назад тут жила одна девушка, она чуть не десять лет провела в мире фильмов ужасов «Хаммер». Все черно-белое, развевающееся, в кружевах, все исключительно викторианское. Похоже на твой стиль. Думаю, размер я правильно определил, а если нет — не стесняйся, заходи. Если нужно что-нибудь побольше или поменьше, скажешь. Корсеты, я так думаю, тебе ни к чему. Или ошибаюсь?