В каждую субботу, вечером

— Нет, талант, — повторил Володя. — Поэтому вас и считают врачом, который умеет выхаживать больных. Понимаете, выхаживать? А это для врача очень много…

Они подошли к остановке автобуса.

— Вы не находите, что слишком много разговоров о моей персоне? — спросила Асмик.

— Вас это не устраивает?

— Не очень, — искренне ответила Асмик.

Войдя в автобус, она оглянулась. Володя стоял там же, где она оставила его. Поймав ее взгляд в окне, медленно поднял руку и тут же опустил. Со стороны могло показаться, что он хотел поправить кепку, да раздумал.

«Талант доброжелательности, — подумала Асмик. — Неужели существует такой талант?»

Туся пришла к ней вечером.

— Тебе не икалось? — спросила она, проходя вслед за Асмик в комнату.

— Нет, а что?

— Все тебя ругали, такой день, а тебя нет…

Асмик виновато вздохнула и побежала на кухню ставить чайник.

— Хорошо было? — спросила она Тусю, подвигая ей чашку горячего, почти черного чая.

— Как всегда, — ответила Туся.

11

Все было так, как обычно, когда в Сережкин дом приходили его друзья.

Они приходили не часто, но раз в год, 21 ноября, в день его рождения, они собирались все вместе — Туся, Асмик и школьные их приятели Витя с Фенечкой.

На столе привычное угощенье: миска с квашеной капустой, отварная картошка, селедка, маринованные грибы. Все то, что любил Сережка.

Михаил Васильевич все время ждал, что придет Асмик. А потом она позвонила из больницы.

Когда он положил трубку, Туся сказала:

— Я же говорила, у нее дежурство.

Фенечка засмеялась:

— Если нет ничего другого, можно гореть на работе.

— Фенечка, — строго начал Витя, посмотрел на ее искрящиеся веселые глаза, на простодушные губы, не выдержал, сам засмеялся.

С годами Витя и Фенечка стали походить друг на друга. Окончив школу, Витя сказал:

— Кто куда, а я в геологический.

— Охота была, — сказала Фенечка. — Куда спокойнее стать педагогом, например.

Но Витя упрямо стоял на своем — только геологический, никуда больше!

Однако Вите пришлось проучиться на геологическом всего лишь два курса: началась война — и он добровольцем ушел на фронт.

Вернулся в Москву в начале сорок пятого, оставив на войне левую руку.

— Теперь вместе идем в педагогический, — решила Фенечка.

В войну она работала на заводе, изготовляющем боеприпасы. Даже в самые тяжелые минуты грела ее мысль о будущем, она представляла себе, как будет хорошо, когда с Витей они будут преподавать в одной школе.

Витя снова не послушался ее и снова поступил в свой геологический, Фенечка подумала и подала документы вместе с ним.

Она окончила на три года позднее его.

Почти двадцать лет подряд они ездили в экспедиции, побывали на Дальнем Востоке, в Якутии и на Сахалине.

Они с Витей много зарабатывали, но жили все годы по-студенчески, снимали комнаты, потому что не сумели приобрести ни квартиры, ни обстановки, ни даже самой элементарной хозяйственной утвари.

Им предлагали вступить в жилищный кооператив, но каждый раз не хватало денег на вступительный пай.

Фенечка удивлялась:

— Только что была целая куча денег, и я себе ничего не купила, и куда они только разлетелись?

Витя посмеивался.

— Так, — сказал Михаил Васильевич. — Асмик не пришла. Жаль, конечно, — я же давно не видел ее. Давайте хоть выпьем за ее здоровье!

Витя выпил и попросил:

— Сыграйте нам что-нибудь, а мы споем.

Туся спросила:

— Помните, как Асмик пела «Белая армия, черный паром» вместо «черный барон»? — Невесело засмеялась. — Она не знала, что такое барон. Удивительно невежественная особа была наша Асмик…

Песни сменяли друг друга. Наконец:

«Идет война народная, священная война!»

— Не надо, — сказала Туся. — Больше не надо.

Михаил Васильевич захлопнул крышку пианино.

— Все. Больше ничего не будет.

Туся подошла к окну, смотрела на Патриаршие пруды, на деревья, которые метались в разные стороны, как бы гонимые ветром.

Сережкин дом стоял окнами к Патриаршим прудам.

Кажется, ничего не изменилось с той поры, просто нет Сережки, или, может быть, он появится сейчас? Вот сейчас, именно сейчас откроет дверь, войдет в комнату.

— А, вы здесь, — скажет…

Здесь все, как было при нем. На подоконнике колючие злые кактусы, Сережка называл их «бульдоги», и столетник в глиняном оранжевом горшке, тот же старенький патефон с отбитой ручкой и полка с любимыми книгами — Майн Рид, Александр Грин, Лондон, Лермонтов.

На полке стоят вылепленные Сережкой из пластилина львы, крокодилы, носороги.

Один из носорогов, по правде говоря, скорее похож на мордастую лошадь, а царь зверей с завитой, как ассирийская борода, гривой — просто-напросто стилизованная кошка, но как же, наверное, попыхтел Сережка над ними!

Жаль, нигде ни одной его фотографии. Он терпеть не мог сниматься.

Туся любила приходить в этом дом. Здесь был тот теплый, живой островок, к которому всегда можно пристать. Здесь она снова ощущала себя совсем молодой, словно разом, в один миг, окуналась в прошлое.

Асмик призналась как-то:

— Прихожу туда, и мне опять четырнадцать…

Здесь жил человек, который их всех называл по именам, помнил, какими они были в детстве, и сердился, когда, по его мнению, они этого заслуживали.