В хвойном море. Рассказы

— В таком разе налей, а то не отвяжешься от тебя.

Дарья поставила на стол графин с брагой — медовухой.

После ужина мы сидели на лавочке в палисаднике. Покуривая трубку, Макар звал меня на осеннюю охоту.

— Уток нынче — под завязку. Под каждым кустом гнездо, а сейчас выводки один за другим плавают по Медведице и по озерам.

— А может, не разрешат осеннюю охоту?

— Ну и что! Я сам общественный охотничий инспектор, у меня где-то бумажка валяется. Мне поручено тут по всей округе досматривать.

Макар все больше хорохорился и распалялся:

— Для вас я и закон нарушу. Вам ведь много не надо, десятка три кряковых за день возьмем — и хватит. А себе я завсегда добуду. Утка, что? Забава — влёт пострелять, только и всего. А я по первому зазимку лося завалю и всю зиму с мясом.

— Разве лоси тут водятся?

— У-у! Зимой у меня за ночь стог сена съели. Живу-то я на краю села, ну, пришли запросто, утром гляжу — стога как не бывало… подчистую. Во-от!

Закат давно истлел, и отсветы его затухали на пушистом облаке высоко в небе. Проплыл мотоцикл по улице.

— Бригадир прибыл, — сказал Макар. — Надо мне на пост заступать, телят, поди, пригнали.

Макар засуетился, вскочил с лавочки, снова сел, опять поднялся, шарил по карманам.

— Дратву в карман положил, а не найду. Я ведь там сапожничаю. Все девки в моих туфельках гуляют. А сейчас одной моднице по последнему фасону шью.

Наконец он пошел, крикнув на ходу жене:

— Я ушел, Дарья.

— Слышу, — отозвался голос из пристройки,'а вслед затем вышла из дверей и Дарья. Платок с головы ее был снят, и седые гладко причесанные волосы казались особенно белыми по сравнению с румяным загорелым лицом. Она была на десять лет моложе мужа, морщины тоже расписали ее щеки и шею, но румянец и добрые глаза молодили ее, особенно рядом с Макаром.

— Ты не забыл, завтра Геннадий приезжает.

— Не забыл, — отозвался Макар не оборачиваясь, Дарья провожала его взглядом, пока сутулая фигура не скрылась за домами.

— Он, оказывается, сапожник, — сказал я.

Веселый смех всколыхнул маленькое крепкое тело женщины.

— Поди, выхвалялся вам?

— Да нет, просто сказал, что в телятнике, на дежурстве сапожничает.

Дарья сжала пальцы в маленькие кулачки и стукнула ими друг о друга.

— Какой он сапожник! Валенки подшить может… — Она шумно вздохнула: — И что с ним делать? Какая-то липучая болезнь у него.

— О чем вы? — спросил я.

— Да вранье это. Всю жизнь это у него, смолоду, говорят, сыздетства. Выдумывает и выдумывает то, чего и не было. Никто не верит ему, а он сам себе верит. А уме как рюмка за ворот попала, тут уж не удержишь… Он, наверно, наговорил вам. В сад водил, хвалился?

— Сад хороший, ухоженный.

— Сколько яблоней сказал?

— Не было об этом разговору.

— А приусадебным участком?

— Сказал полтора гектара.

— Шесть соток… больше нам и не надо.

— Один картофельник полгектара.

— Так это колхозный картофельник, не наш… Он всем приезжим хвастает, кому скажет гектар, кому полтора, а кому и все два.

Покачав головой, поохав и повздыхав, Дарья с улыбкой спросила:

— А уж про Гагарина-то, наверно, рассказывал?.. Ничего ведь и не было. Все смеются над этой сказкой, а он рад каждому новому человеку рассказывать. Ну, разве это не болезнь прилипла к нему? И чем только ее вылечить?

— Мне тоже не верилось, но слушать было интересно.

— Это он умеет! — с гордостью произнесла Дарья.

— А зять-то в Москве у вас есть?

— Есть, это правда. А все остальное он выдумал… — Помолчав, она глубокомысленно сказала: — Я думаю, это у него вроде гордости… чтобы, значит, на других людей не быть похожим. Вот, мол, какой я, своеобычный, от всех отличный… До пенсии он на полевых работах был, все на народе, так попадало ему. Начнет врать, — все заслушаются, с хохоту покатываются, а работа стоит. Теперь он ночью в телятнике один, днем со мной, ну и рад, кто встретится. И ведь все это без всякой корысти для себя.

Дарья закрыла двери хлева, загнала кур в курятник, посмотрела на небо.

— Сейчас самые короткие ночи. Девять часов, а светлынь, курицы и те еще видят… Чай согреть?

— Нет, спасибо!

— Ну, тогда молоком холодным напою…

На другой день, когда я вернулся к вечеру с полей, у палисадника стоял «Запорожец». В пристройке сидели кроме хозяев мужчина лег тридцати, очень похожий на Дарью, и женщина в брюках и безрукавной ситцевой блузке. Я догадался, что это сын Макара и Дарьи Геннадий с женой.

Мы познакомились, и не успел завязаться общий разговор, как Геннадий предложил пойти на Медведицу купаться.

— И я пойду, — сказал Макар. — Бредень возьмем, рыбы наловим.

— Батя! — Геннадий улыбнулся с хитрой усмешечкой в точности, как это делала вчера Дарья. — Бредень запрещен.

Старик вначале как бы задумался в растерянности, потом очень решительно и с нотками пренебрежительности в голосе ответил:

— Я общественный рыбный инспектор. У меня где-то есть бумажка. Имею право ловить чем хочу для изучения.

— Для какого изучения? — усмешливо спросил Геннадий.