В хвойном море. Рассказы

— Сходим, Людмила Васильевна… Это комедия. Поляки еще не разучились смеяться.

— Не пойду, Иван Мокеевич.

— Что, не можете?

— Я этого не говорю. Я сказала: не пойду.

— Но… позвольте!.. Я предварительно спрашивал вас.

— И что я вам ответила?

— Вы ответили: «Не знаю». Но этим подали мне надежду. Женщины всегда неопределенны в своих ответах. — Иван Мокеевич улыбнулся, сверкнув белыми, красивыми зубами.

— Вы убедились, что это относится не ко всем женщинам?

— Да. И еще больше проникся… понимаете, проникся уважением к вам…

Уезжая из Терновки, он оставил Люсе свой служебный адрес.

— Знаете, чем черт не шутит — вдруг случится быть вам в городе. Приглашаю в гости.

А через две недели пришло Люсе от него письмо. «Я часто вспоминаю Вас, — писал он. — И мне не хватает Вас. Можете поверить этому?»

Она не ответила ему.

Месяца через три Иван Мокеевич опять приехал в Терновку.

— Вам не нравится у нас, а опять приехали, — сказала Люся.

— Мог бы сам не ехать, послать кого-нибудь. Но из-за вас прикатил.

— Шутите все, Иван Мокеевич.

— Как можно шутить!

Через день он сказал ей:

— Поедемте со мной? А? Будете жить в большом городе.

— Что я буду там делать?

— Будете моей женой. — Люся расхохоталась. Иван Мокеевич обиделся. — И вовсе не смешно. Я предлагаю вам выйти за меня замуж.

— Это вы серьезно?

— Вполне.

— Нет, невозможно.

— Я могу подождать.

— Бесполезно ждать. Этого никогда не будет.

— Но почему?

— Мне было бы с вами скучно. Скучнее, чем в Терновке.

Он не до конца понял ее и, уезжая, поцеловал ей руку.

— Я буду писать вам и надеяться.

— Не надо! Ничего не надо!

Ходил к Люсе лейтенант милиции, проверял документы проживающих. Высокий, щеголеватый, с военной выправкой. Блестя начищенными хромовыми сапогами и серебром погон, он проходил в боковушку, брал под козырек, потом снимал фуражку.

Люся доставала из тумбочки толстую книгу регистрации жильцов, стопку паспортов. Лейтенант проверял документы, внимательно, не спеша перевертывал страницы книги с волнисто-изогнутыми грязными углами. Возвратив книгу и паспорта, поднимал на Люсю добрые серые глаза.

— Никаких происшествий, инцидентов не было?

Два года тому назад лейтенант приехал в Терновку и с тех пор ходил в Дом колхозника и всякий раз задавал этот неизменный вопрос. И Люся отвечала неизменное:

— Нет.

— Приятно слышать.

Сказав так, лейтенант улыбался и странно смотрел в очень большие и очень глубокие Люсины глаза. По его глазам видела она, как он пьянеет от ее взгляда. Она отворачивалась. У него миловидная жена, с которой Люся любит при встрече поговорить, двое детей. И ей неприятны улыбка и любезность лейтенанта.

— Ходить к вам, Люся, для меня самая приятная служебная обязанность. У вас я отдыхаю. И можете на меня положиться… мало ли что… помочь если в чем…

— Спасибо, но я ни в чем не нуждаюсь.

— Я в том смысле, что могут притеснять вас, обижать. — Лейтенант почему-то краснел и начинал торопясь прощаться, пожимая теплую шершавую руку Люси.

Иногда он засиживался дольше, чем требовало дело, и, когда выходил из боковушки и шагал через мужскую комнату, кое-кто из жильцов двусмысленно покашливал ему вслед.

Лейтенант казался Люсе всегда одинаковым и непонятным; было в нем, по ее мнению, что-то заученное, вышколенное.

Как-то ранней весной лейтенант пришел в гражданском костюме, не стал проверять паспорта, а сидел и стучал пальцами по столу. Лицо у него было очень суровое.

— Что с вами? — участливо спросила Люся, тронув его за плечо.

Он схватил ее руку, а сам смотрел ей в глаза.

— У вас беда?

— Да, — с хрипом ответил он и, выпустив ее руку, отвернулся. — Большая беда.

Люся отошла в конец комнаты, уселась, собираясь слушать лейтенанта. Он сидел, подогнув ноги под стул, опираясь локтями в колени, и в позе его не осталось ничего от строевой выправки, все тело было расслаблено, тяжело, неуклюже. Он молчал, и это молчание казалось Люсе странным. Вдруг он резко вскочил, лицо стало жестким, его передернула горестная гримаса.

— Глупо, конечно… Ну, я пойду. До свиданья, Людмила Васильевна.

Он шагнул к двери нетвердой, чужой походкой, остановился, как будто ударился о какое-то препятствие, постоял, склонив голову, вернулся на прежнее место у стола, сел.

«Выпил», — подумала Люся, но, встретив его взгляд, поняла, что лейтенант совершенно трезв.

— Что с вами, Виктор Петрович?

Втянув вздрагивающими ноздрями воздух, он разомкнул плотно сжатые губы.

— Слепая вы! — приглушенно вскричал он. — Слепая! И больше ничего. Не могу я без вас.

Люся обомлела. Почему-то ей стало страшно и стыдно.

— Оставьте меня.

— Сейчас уйду. Только сперва скажу все. Выслушайте меня.

Глаза его то блестели, как у больного, то заволакивались туманом, и он все взмахивал рукой в такт своим мыслям, но никак не мог собраться с духом. Наконец слова полились из него бурным клокочущим потоком:

— Как увидел вас, понял — пропаду. Крепился, не давал себе воли. Не осилил себя.

— Замолчите! — крикнула Люся, но он не слушал ее и говорил свое, все учащеннее и отрывистее:

— Как погляжу вам в глаза — и все. Веревки вей из меня, секи, кости ломай — не смогу противиться… На все из-за вас пойду.