В хвойном море. Рассказы

— Что у вас с рукой? — спросил Игорь Странников.

— Разбила.

— Как?

— Чинила крышу навеса.

— Кровь просочилась. Давайте забинтую.

Участливый тон Игоря опять рассердил Люсю.

— Спасибо, я сама.

У себя в комнате бинтовала палец. Услышала стук во дворе, выглянула в окно. Так и есть: на крыше студент приколачивает доски.

«Ну, не чудак ли! — Люся усмехнулась, потом подумала с досадой и горечью: — Все вы с сердоболья начинаете».

Починив крышу, Игорь долго умывался, потом куда-то ушел. Вернулся вечером. Люся сидела во дворе, у стола под тополем, держала на коленях сына.

— Остановись, мгновение! — воскликнул Игорь.

«Псих», — подумала Люся, разглядывая его.

— Зачем вы пошевелились? — сказал Игорь с легким упреком. — Было красиво… Сидите вы с ребенком на руках, смотрите куда-то в себя и чуть-чуть улыбаетесь. Так может улыбаться только мать.

Люся молчала. Ей хотелось, чтобы постоялец скорее ушел от нее.

— Чаю хотите? — спросила она.

— Нет.

Разговор не клеился. Игорь сказал что-то о жаре и ушел к себе.

Утром, когда Люся вышла из своей боковушки, студент уже сидел за столом и что-то писал. Он, казалось, не замечал Люсю, только кивнул ей головой, когда она поставила на стол чайник с кипятком.

Прошло три дня. Студент вставал рано, убирал постель, завтракал и садился за свои тетради. На Люсю он почти не смотрел, ни о чем не расспрашивал, не донимал просьбами. Однажды он вынес на стол под тополь магнитофон, и над двором, над тесовыми крышами в зелено-ржавых накрапах поплыли старинные песни, незнакомые Люсе.

— Это вы и записывали? — спросила она.

— Да. Вот это напела на пленку восьмидесятилетняя женщина.

Глухой старушечий голос тягуче выводил:

Как была, была младешенька,
 Не могла счастье держать.
Полюбила молодца,
Не могла любовь спознать.

Грустная песня. За ней другая — тоже грустная, и опять про любовь.

И вечер ленивый, тихий, грустный. Первые звезды, по-летнему тусклые, зажглись в прозрачном небе. Мальчик уснул на коленях у Люси, а ей не хотелось вставать, разгонять настроение покоя и печали.

С каждым днем Игорь все больше удивлял Люсю. Он делал такое, что ее обескураживало. Увидел как-то, что пропалывает она огород, и стал помогать, несмотря на ее протесты. В другой раз вызвался наколоть чурок для титана, поправил стол под тополем.

«Силу некуда девать», — подумала Люся.

Вскоре он снова поехал по селам, и Люся осталась одна. Только в субботу ночевали колхозники, приехавшие на базар, а потом опять стало безлюдно, тихо.

Вернувшись, студент прожил с неделю и уехал совсем.

С конца июля началась суматоха. Понаехали из областного города всякие уполномоченные: по надзору за уборкой урожая, за вывозкой зерна на элеваторы, за тем, есть ли в полях медсестры и парикмахеры, доставляются ли газеты, работает ли радио… Приезжали и уезжали артисты с балалайками и баянами. От артистов Люся уставала больше всего: были они очень шумные, бесцеремонные и сверх меры требовательные.

Потише стало в октябре. Люся выкопала картошку, засолила огурцы и помидоры. Хоть и немного надо ей с сыном, а все-таки заготовить не мешает, да и свое вкуснее. «Огород — это хорошо, — вспомнила она слова Игоря. — Это значит — устойчивый быт».

Конечно, Игорь прав. Не думает же она никуда подаваться, будет зимовать надежно. Надо растить сына. Это самое первое. А там… что загадывать!..

Зима установилась рано. Все завалило снегом. Целую неделю гуляет по степи буран. Замело дороги — ни проехать ни пройти.

Постояльцев нет, и Люсе можно досыта выспаться…

Хорошо лежать в теплой постели под вой метели за стеной… Слышно ровное детское дыханье рядом. Сквозь мягкую мохнатую дремоту думается прозрачно. О сыне, о себе, о счастье быть в такую пургу в домашнем тепле… Пройдет и зима, а там опять будет вдоволь солнца, высокого неба, ветра, пахнущего плодородием… И двор покроется муравой, и будут они с сыном по вечерам пить чай под тополем. Опять будет шумно от постояльцев, и опять придет осень с унылыми дождями, а за ней глухая долгая зима. Неужели так все и будет неизменно? Неужели только и запомнится смена времен года и не придет ничего другого?..

А на дворе воет буран, наметает сугроб на крыльце.

Кручина

Грузовик остановился возле конторы колхоза. Пассажиры горохом посыпались из кузова, торопливо совали водителю деньги.

Последним слезал Никон. Нащупав одной ногой колесо, а другой осторожно ступив на землю, он неторопясь вынул из внутреннего кармана пиджака кожаный денежник, выбрал из разглаженных и слежавшихся бумажек самую истрепанную рублевку, отдал водителю и пошел, откидывая в стороны пятки.

У знакомого дома Никон старательно вытер о топтун-траву ноги, нажал щеколду, отворил калитку и задумчиво постоял на пробитой в лужайке тропке, как бы собираясь с духом перед трудным делом, потом поднялся на крыльцо.