В Киеве всё спокойно

Первый, был в Кабуле, где после призыва, он отбывал воинскую повинность в Советской армии. Во время комендантского часа их патруль задержал местного ловеласа, который возвращался от любовницы. Прикрывая друг друга, они молча продвигались по длинной улице столицы, ему не забыть ее название: «Майванд». Улица уходила круто под уклон вниз и пролегала по дну древнего ущелья Гузарга между двумя горами Асмаи и Шир-Дарваз, а потом поднималась вверх. Мелкая пыль скрипела на зубах. Быстро темнело. К вечеру жара донимала не так сильно, как днем, с гор понемногу начинала струиться прохлада.

Кабул, будто вымер, совсем недавно начался комендантский час, но все лавки и мастерские были закрыты. Попрятались громкоголосые уличные торговцы, которые продают свои цветастые товары с лотков или вывешивают их на показ на заборы и стены домов, а то и просто, грудами раскладывают на земле. Из нагромождения темных лавок и будок ремесленников (жестянщиков, сапожников, портных), слышалось то возрастающее до визга, то приглушенное, лопотание на фарси. Отовсюду доносились запахи восточных пряностей, аромат жареного шашлыка, дух свежезаваренного кофе, дым мангалов и гашиша. Там кипит своя жизнь, не затихающая до утра.

Шаг за поворот от улицы-базара с ее диким разгулом коммерции и ты попадаешь в лабиринт из множества узких кривых переулков, где один к другому лепятся убогие глинобитные дома без окон. Из одного такого переулка, будто из-за кулис, им навстречу балетной побежкой выскочил афганец. Он был лет на пять старше Тихона, с маслянисто блестящим в сумерках, толстощеким лицом. Полнота на Востоке означает достаток, толстая рожа и пузо здесь признак богатства. Одет он был в белый полотняный костюм и розовую рубашку с отложенным воротником. Костюм висел на нем мешком и выглядел измятым и грязным, как у здешних городских мужчин, которые наряжаются в европейскую одежду. Глядя на них, поневоле думалось, что они носят костюмы вместо пижам, чтобы в них спать не раздеваясь.

Тихон уже сталкивался с подобными представителями местного населения, под маской радушия у них кроется особое восточное лукавство. Они безрассудно лживы, обещают все подряд, но никогда не исполняют своих обещаний. Главная их цель: хоть в чем-то, хоть на грош, да обмануть не только кафира, но и своего единоверца, будто лгать и обманывать призвание их жизни. Без возражений он отдал им все, что было у него в карманах, там-то и было около двадцати афгани и какая-то металлическая мелочь, — пулы. Он снял и отдал им швейцарские часы (дешевую штамповку) и серебряный перстень (оказалось из алюминия). По местным меркам, он был настоящий франт и все бы для него закончилось благополучно, если бы внезапно что-то не пронеслось между Тихоном и этим афганским пижоном. Тихон отреагировал мгновенно, прошив его короткой очередью. Три пули легли недалеко друг от друга на груди его белеющего в сумерках пиджака. Ничего особенного, на такой дистанции даже при автоматическом режиме огня разброс минимальный. Оказалось, то пролетела летучая мышь.

А вторым, был майсафа[17] в круглой шапке, похожей на бескозырку (в дуканах их называли пуштунками) и долгополой землистого цвета рубахе на острых развернутых плечах. При прочесывании кишлака под Гератом с расстояния трех метров Тихону в грудь выстрелил из допотопного «Кольта» тощий седобородый дехканин в съехавшей набок коричневой шапке. Они столкнулись лицом к лицу за хлевом в глухом углу огороженного высоким дувалом двора. Тихона будто тянуло туда, в тот дальний угол, где они бы ни за что не разминулись. Он до мельчайших подробностей помнил смуглое, как табачный лист, лицо старика, изборожденное морщинами, белый хлопок бороды и высверк, полыхающих праведным гневом глаз. Неопределенного возраста, ему одинаково легко можно было дать как шестьдесят, так и восемьдесят. Тихон увидел вспышку и пламя, отделившееся от дульного среза, а потом увидел пулю, вращаясь, она приближалась к нему, как в замедленной съемке. Он успел подумать, что с такого расстояния не промахиваются и усилием воли отвернул ее полет. Скользнув по бронежилету, пуля изменила траекторию и, обогнув грудь, ударила в ствол тутового дерева, только щепки полетели! Звука выстрела он не слышал, их двоих обступила ватная тишина. Что́ это было? Чудо? Или все это ему привиделось? Он не знал. Но он был убежден, ‒ чудеса не свершаются для тех, кто в них не верит.