В Киеве всё спокойно

Уже в госпитале, обожженный лейтенант-вертолетчик объяснил ему, что иногда в бою людей в состоянии транса не берут пули, они их «обминают». Вокруг них, будто искривляется пространство, как в присутствии громадной гравитационной массы. Что же это было? Тихон так для себя и не решил. Причины некоторых явлений до сих пор неизвестны, даже названия для них еще не придумали. Тихон считал, что не стоит знать слишком много о вещах, в которых никто ничего не понимает. А лейтенант? Он умер. Чудно́, он умер совсем не от ожогов, их оказалось не так-то много, обгорело в основном лицо, но переломы костей таза осложнились перитонитом, он и умер. Тихон помнил, как тяжело он отходил. Напоследок, вырываясь из бреда, он изо всех сил стиснул Тихону руку, хотел что-то сказать, глядя ему в глаза озаренным последним просветлением взглядом. Видно, хотел ему что-то передать, поведать что-то важное и не успел. Руку только на прощание сжал, откуда и сила взялась, ногти после черные были, будто дверью прищемил.

Длинная очередь из «Калашникова» разорвала старика напополам. Во все стороны разлетелись клочья одежды и окровавленной плоти. Его сухие узловатые пальцы долго скребли, сгребая под себя землю, да босые ноги в резиновых галошах взбрыкнули пару раз. Тихон, в миру Владимир, подумал тогда, что не надо было выстреливать в него весь магазин. Но ему не удалось совладать с охватившей его яростью из-за пережитого страха. Это случилось утром, а вечером он подорвался на растяжке, как после выяснилось, поставленной своими. Ногу оторвало начисто, она отлетела недалеко, метра на два, не дальше. Тихон лежал на глинистой земле, и безразлично разглядывал свою ногу. В кровавом месиве сахарно белела кость, налетел горячий ветер и припорошил ее рыжей пылью. Вдали за равниной виднелись бурые горы. Тогда же к нему пришло откровение о том, что есть высшая справедливость, которая к поступкам приставляет зеркало, возвращая тебе то, что ты совершил.

Неподалеку был блокпост, хлопцы знали, что главное остановить течь, как на подводной лодке. Потому и остался в живых. А способность видеть будущее пришла позже, уже в Союзе, в реабилитационном центре, в ту ночь, когда не получилось с санитаркой Валей. С ней получалось у всех, даже у тех, кто не мог. Она делала это для них, для всех, и ни один из них не смог бы обозвать ее известным грязным словом, потому что они знали, она делала это больше для них, чем для себя. А он с нею не смог, не смог потом и с другими, а потом пришло все остальное, и он узнал, что будет дальше, в общих чертах. Потом стали приходить подробности. Как ему удавалось заглядывать в будущее, видя наперед то, что сбудется, он не знал, но он это умел.

Он всегда чуял тяжелые шаги приближающегося рока. Когда у него появлялось это предчувствие, он знал, что скоро им овладеет какая-то темная сила, которой он не в силах будет противостоять. Тогда он начнет совершать опрометчивые поступки, один за другим, и каждый из них будет наносить ему непоправимый вред, но он все равно будет их совершать, потому что ничего не может с собой поделать. Он пробовал сопротивляться, поступать по-своему, наперекор обстоятельствам, но ничего не получалось. Молот сам своей доле кузнец. Все шло своим чередом: водка и еще раз водка, тяжелое похмелье и снова водка, водка без конца. Пьяные руки все на пол швыряли, руки часто живут отдельно от нас: чувствуют, думают, пакостят или приходят на помощь. Один запой плавно переходил в другой, постоянный поиск денег на опохмел, судимость, благо, что условная, вторая, побег и жизнь в розыске, монастырь, годы послушничества и, наконец, ‒ постриг.

Он решил провести остаток жизни наедине с собой и Богом в монастыре, вдали от городских соблазнов. Тогда же он принял новое имя в честь страдальца за землю русскую патриарха Тихона. В иноческой обители Тихон прошел все ступени послушания: три года работал на кухне, рубил дрова, носил воду и готовил еду для братии. Еще три года стоял на страже у монастырских ворот, не отходя никуда, кроме церкви. Его не тяготил неприхотливый до суровости монашеский быт, размеренная, строго регламентированная жизнь, требовавшая ежеминутного неукоснительного подчинения. Сполна он испытал на себе ту непреложную истину, что в монахи идут не тогда, когда захотят, а когда Бог тебя призовет. Монах, значит один по дороге к Богу, он стоит одинокий на грани миров, олицетворяя собою завет: «Далее следуй сам».