В Киеве всё спокойно

В начале своей шулерской карьеры Сонькина в его окружении с уважением называли Гудини, теперь же он откликался на прозвище Мудини. В овале его холеного, гладко выбритого лица и очертаниях тонкого носа с горбинкой не ощущалось никакой силы. Привычка ко лжи наложила на его лицо тавро коварства. Его выразительные карие глаза были в постоянном движении, в них блуждала, выискивающая затаенные интриги, настороженность. Маленький рот с лаково красными губами нервно подергивался, кривясь в насильственной улыбке.

Как и все неудачники, Сонькин всегда надеялся на случай. В голове у него постоянно зрели хитроумные планы, в которых он никогда не учитывал свои возможности. Он то и дело перескакивал с одной своей сверхценной идеи на другую, да так быстро, что редко доводил хоть одну из них до конца. В очередной раз, впутываясь в рискованное предприятие, он во всем делал ставку на шулерские уловки и обман. Жизнь жестоко расправляется с теми, кто всецело полагается на силу хитрости.

Раздражительный и капризный, как ребенок, Сонькин был памятлив на причиненные ему обиды. Благосклонность при общении с подобными типами обязательна, но она должна быть точно отмеряна с добавлением изрядной толики твердости. Вместе с тем, Сонькин был довольно сентиментален и, как большинство сентиментальных людей, он был жесток и беззащитен одновременно. С ним очень сложно было общаться, трудно было угадать, где у него кончается глупость и начинается подлость. Вежливость он принимал за слабость и трусость, участие – за притворство, а обычная приветливость воспринималась им, как подготовка к очередному обману.

– Не знаю для чего, но дядя оставил себе его рубашку, – бегая по лицу Очерета липким взглядом, торопливо рассказывал Сонькин.

Его лицо при каждом слове принимало новое выражение, он тряс головой и играл бровями. Не зная, куда девать руки, он сунул их в карманы, но это не придало ему уверенности, он тут же их выхватил, и начал ими размахивать. Общаясь с людьми, подобным Сонькину, Очерет давно пришел к выводу, что в отношении их следует неукоснительно придерживаться одного главного правила: им нельзя доверять ‒ никогда, ни в чем и ни при каких обстоятельствах.

– Я хотел ее забрать, чтобы вернуть, она мне ни к чему. Ты же знаешь, если я что-то беру, то всегда возвращаю… Тем более, рубашку, она мне вообще ни к чему. Но он ее не отдал, уперся рогом и сказал, что она ему еще понадобится… Его разве поймешь? У него столько причуд, – с преувеличенным недоумением Сонькин прижимал руки к груди и пожимал плечами.

– Эдик, давай по делу. Сам понимаешь, для него, может, каждая минута на вес жизни, – мягко остановил его Очерет.

– Их банда, типичный беспредел. Всего их четверо, заправляет ими Утюг. Он из какого-то села под Фастовом. Первый срок получил за изнасилование несовершеннолетней. Комментарии нужны?.. – но, наткнувшись на взгляд Очерета, Сонькин поспешно продолжил, – Держат они его на Подоле, улица Межигорская, дом пятьдесят шесть, – он назвал квартиру. – На втором этаже, – не зная, что бы еще добавить Сонькин облизал губы, перестал размахивать руками и умолк.

Очерет с удовлетворением отметил, что на его долю выпала одна из удач, которые случаются лишь при хорошо поставленной агентурной работе. Впрочем, не так-то все однозначно. Агентура агентурой, но грош ей цена без толковой головы.

– Здесь пятьсот долларов, как договаривались, – сказал Очерет, незаметно передавая Сонькину пять, сложенных пополам зеленых банкнот.

С отрешенностью стоика Очерет относился к деньгам, он презирал плен вещей, был равнодушен к комфорту, воздержан в еде и одежде. Деньги были для него лишь одним из инструментов для достижения цели. Он и обращался с ними, как с инструментом, дорогим и надежным.

– Конечно, спасибо… Но, ты же знаешь, дело не в зелени. Деньги, это дерьмо, – и Сонькин небрежно сунул доллары в карман.

– Знаю. Но дерьмо, это далеко не деньги, – в тон ему ответил Очерет. Уж кому-кому, а ему хорошо было известно крохоборство Мудини. – Тебе они ни к чему. Все равно проиграешь. Дяде отдашь. Ему, мой привет и благодарность, – изобразил учтивую улыбку Очерет.

У него совершенно не было желания улыбаться, и эта улыбка у него получилась с трудом, она лишь слегка стянула кожу на скулах и возле рта. Его все больше тяготила необходимость внешне проявлять эмоции, не соответствующие его настроению. Люди для него стали напоминать червей, копошащихся в жизненном навозе.

– А как же с ней?! Ты же знаешь, я только ради нее взялся… – не выдержав, перебил его Сонькин.

«А она ради тебя, трижды сволочь, на это пошла», ‒ подумал в ответ Очерет. Сонькин был лжец, предатель и трус, но для Очерета нужно было, чтобы Сонькин воспринимал его как того, кто оказывает ему услугу, а не как завладевшего им врага.

– Я сделаю все, чтобы дело твоей Псюхи было пересмотрено. Тебе известно, слово свое я держу, – твердо сказал Очерет. Он никогда не давал обещаний, которых не мог выполнить.