В когтях германских шпионов

И вышли стройные, высокие девушки, неглупые, славные, начитанные, с безукоризненным знанием шести европейских языков и такой же безукоризненной манерою держать себя.

У маркизы в Риме на улице Четырех Фонтанов был свой палаццо. В Париже, на Елисейских полях, из года в год снималась квартира, и, кроме этого, кочевали они, в зависимости от сезона, с курорта на курорт, начиная с таких модных уголков, как Ницца, Остенде, Биарриц, и кончая такими скромными и полускромными, как Виареджио и Валомброза.

Как-то неожиданно скончался маркиз, уже на перевале за шестым десятком, оставив свои миллионы и свои все плантации дочерям и жене.

Дочери свято чтили память отца и — это было в духе их религиозно-монастырского воспитания — пожелали отслужить панихиду у гроба Господня. В результате — путешествие в Палестину, оставившее у обеих девушек впечатление мистической трогательной сказки.

Спустя два года маркиза вышла вторично замуж. Вот почему на приветствие Криволуцкого она ответила ему с мягкой улыбкой:

— Сколько лет мы с вами не виделись!.. Сколько воды утекло!.. Я теперь не маркиза Реале, а княгиня Долгошеева.

— Вот как, это для меня новость!.. Поздравляю, княгиня!..

Обе маркезины, и старшая Маргарита, с правильными чертами мурильевской Мадонны, и младшая Ливия, своей чрезмерной смуглотою и резкостью крупных черт, напоминавшая скорее испанку, мило, по-детски улыбались Криволуцкому. Он помнил их такими забавными подростками, а теперь…

С офицером, поручиком гвардейской конницы князем Солнцевым-Насакиным, Вовка был тоже знаком и в свои красные дни встречал его, еще кавалерского юнкера. Сестру его княжну Тамару он видел впервые, как и молодого штатского, оказавшегося знаменитым авиатором. Агапеевым. В круглых птичьих глазах Агапеева было что-то соколиное, так идущее к «человеку воздуха».

Княгиня Долгошеева пригласила Вовку обедать в свою компанию. Криволуцкий заметил с первых шагов, что Маргарита и высокий стройный офицер в галифе, красивом мундире и с большим родимым пятном на щеке, ничуть его однако не портившим, — на положении жениха, да-да, так оно и есть, — и невесты. Это замечалось и в том, как их посадили рядом, и в том, как смущалась и краснела Маргарита, опуская свои темные, прекрасные глаза чистой, неискушенной девушки. Медлительной и как-то величаво-плавной в движениях Маргарите, младшая сестра была оттеняющей противоположностью. В Ливии, которую книжна Тамара за её чрезмерную смуглость ласково прозвала «рамонёром»^[7], сидел пострелёнок. Здесь, в ресторане, на толпе, Ливия подтянулась, и только живая улыбка, да лукавые огоньки в глазах выдавали непоседливого постреленка.

И оказалось, что все живут в «Семирамис-отеле». И княгиня с маркезинами, и Криволуцкий, и Агапеев недавно лишь вернувшийся из своих воздушных гастролей по Северному Алжиру. Все, за исключением княжны Тамары и её брата. Они жили в сорока минутах езды от города. Там стоял полк молодого князя. Там у них был старый отцовский дом, с фасадом и колоннами времён Империи. Получалось впечатление помещичьей усадьбы. Да это и была помещичья усадьба…

Криволуцкий с первого же дня своего «превращения» очутился в обществе богатых, избалованных жизнью и, в сущности, праздных людей. И кругом такая баюкающая, «удобная» атмосфера. И даже смена блюд, и процесс насыщения, и глоток за глотком холодного искрящегося вина, — все это под разнеживающую томную музыку с истерической чувственностью плачущих скрипок…

Маркезины Маргарита и Ливия — скромно и темно одетые, целомудренно пьют из больших тонких фужеров «ессентуки». Вина им не полагается. Да они и сами не любят вина, — эти монастырские воспитанницы.

Княжна Тамара нет-нет и пригубит из своего бокала. Её удивительной нежности щеки пылают румянцем. А в зелёных, косовато, как у японки, прорезанных глазах с чуть поднятыми к вискам углами, вспыхивает что-то горячее и задорное… Агапеев украдкою смотрит на нее с молящей влюбленностью…

Все лицо княжны Тамары — одна сплошная неправильность, и это не мешает ей быть очаровательной. Вернее, усугубляет это очарование. И за белую, упругую шейку, такую молочную и твердую, за японский разрез глаз и бездну во всем, какой-то особенной, бьющей по нервам женственности, способной отуманить и более крепкую голову, чем юного авиатора, ей можно простить и чуть вздернутый носик и пленительную неправильность черт. Её губы умеют быть влажными, как вынутый из воды коралл, а темно-темно рыжеватые волосы пышностью своей могут поспорить с густым природным плащом ароматных волн графини Тригона.

Кстати, сама графиня здесь невдалеке, вместе с Прэном и еще каким-то громко и самодовольно хохочущим господином упитанного вида с таким чудовищным бриллиантом на мизинце, — лучи его разбрызгиваются синевою, желтизною и радугой чуть ли не по всему залу…

Взгляды графини Тритона и княгини Долгошеевой встретились. Обе, пролорнировав друг друга, обменялись поклоном.

— Кто это интересная дама? — спросил Криволуцкий.