В когтях германских шпионов

Чтоб Прейскер видел его слезы, эти невыплаканные слезы бессильного бешенства? Видел и глумился над ним? Боже упаси!.. А если бы он дал волю готовой сорваться брани, — какая польза?.. Прейскер велел бы его расстрелять… Осиротела бы семья… Да что семья, весь город, наполовину разрушенный и сожженный, осиротел бы, потеряв своего единственного заступника.

Месяц назад, калишский бургомистр Буковинский, плечистый, сорокалетний брюнет, был человеком несокрушимого здоровья. Теперь от всех виденных и пережитых кошмаров он исхудал, осунулся, став тенью прежнего Буковского. И волосы, и борода его — наполовину седые.

Не проходило дня, не проходило ночи без пожаров, убийств, грабежей, насилий. Дикой и пьяной ордою хозяйничали пруссаки в занятом городе.

Прейскер отпустил наконец Буковского.

— Я вас не держу… Прошу помнить: овёс, пиво и сигары!

— Овса не наберется и несколько корцев^[11], если б вы даже меня четвертовали, — с порога, проходя мимо двух улан с обнаженными саблями, отвечал бургомистр, — есть, да и то в небольшом количестве, запас ячменя…

— Благодарю покорно… — иронически звякнул шпорами «комендант» Прейскер. — Ячмень — это уже самое последнее дело… Удивляюсь, господин бургомистр, как это при ваших немецких «симпатиях» вы не предложили нашим лошадям ржаного или даже пшеничного зерна? Тогда все лошади до единой издохли бы…

Своей резиденцией Прейскер избрал покинутый губернаторский дом. Во всех парадных комнатах — вавилонское столпотворение. Везде красовались пустые бутылки. Диваны с дорогой обивкою прорваны были шпорами валявшихся товарищей Прейскера да и самого блистательного майора. Сюда уланские офицеры силою затаскивали польских и еврейских девушек… Там и сям, на коврах, под столами и креслами — «забытые» черепаховые шпильки, цветные ленточки, пуговицы, оторванные с «мясом»… Весело жилось «победителям»…

Они изгадили все, что можно было изгадить. Изрезали саблями картины и портреты, а два мраморных бюста под пьяную руку превращены были револьверными пулями в бесформенные груды осколков.

Чем ближе к вечеру, тем нетерпеливее становился Прейскер. Он ожидал с часу на час Флуга, пообещавшего ему красавицу венгерку. Что-ж, он будет судить ее военно-полевым судом, но сначала необходимо потешиться… Он проведёт с нею ночь, потом отдаст ее вахмистру, вахмистр — унтер-офицерам, а потом… потом ее благополучно повесят.

Вот уже и вечер, по-осеннему длинный, холодный и темный. А Флуга нет как нет… Прейскер заглядывал в окна. Улица вымерла, и какая-то затаившаяся жуть была в её мертвой пустынности. Обыватели, под угрозою жестокой расправы, не смели выходить из домов с темнотою. Не смели зажигать свет…

Проходили натруди, держа винтовки на изготовке, и слышалось какой-то протяжной угрозою:

— Ха-а-льт!..

Конский топот. Ближе и ближе. Рысью подходит справа по три большой, всадников в тридцать, разъезд. Прейскер по силуэтам угадал гусар в меховых шапках. Часовые отдают честь офицеру, в котором прилипший носом к стеклу майор узнал Гумберга.

Звенят его шпоры, гремит его сабля… Входит Гумберг в черной теплой, подбитой мехом венгерке, пахнущей теми же пряными сладковатыми духами, которыми он душился в Петрограде.

— Ну что Флуг?..

— Нет еще… Странно… Должен быть…

— Не задержало ли его что-нибудь? А я нарочно приехал, желая встретиться с прелестной графиней Чечени. Это будет пикантно… Кстати, я хочу предложить: разыграем ее?.. Чья первая очередь?..

— Ну нет! Не согласен, мой дорогой Гумберг… Это моя законная добыча, и я не уступлю никому моего права — права сюзерена…

— Как хочешь… Нет ли у тебя пива? После нескольких часов в седле у меня жажда…

— Ганс! — заорал на весь дом Прейскер и вбежавшему тотчас же обалдевшему, с глазами навыкате денщику приказал откупорить пиво.

Приятели сидели в губернаторской столовой под электрической люстрой, чокаясь, один металлической кружкою, другой — чайным стаканом. Вся. посуда была перебита немцами раньше, когда, безобразничая во славу своего кайзера, под крики «хох», они швыряли на пол тонкие хрустальные бокалы и фужеры.

— Что нового? — спросил Прейскер.

— Ничего особенного! Хотел выехать навстречу Флугу, но поостерегся… Мне донесли, что в районе мельницы уже рыщут небольшие конные разъезды русских. А столкнуться с ними в сумерках, лицом к лицу — нет ни малейшей охоты. Рубят все эти канальи, отдать им справедливость, очень недурно… Помнишь, я тебе писал еще из Петрограда, что у них образцово поставлена рубка?

— Дальше…

— Дальше?.. Днём я повесил в одной деревушке нескольких поляков и двух жидов. Иначе нельзя!.. Необходимо нагонять ужас… Вообще обо мне ходят легенды, о моей жестокости… Мне надо быть особенно осторожным, потому что за мною охотятся… Да, представь… Когда мы их вешали, один рядовой поляк — фамилия этой польской свиньи Ковальский — что-то замешкался и буркнул по-своему какую-то чушь, вроде того, что он, мол, представлял себе войну несколько иначе… Как это тебе нравится? Я его вытянул стеком по спине… Но этого мало… Необходимо его расстрелять.