В когтях германских шпионов

— Совсем Запад! — умилялся Мирэ. — Уличная жизнь, движение, элегантная толпа. Нет, я с удовольствием живу здесь, в Варшаве, и мне кажется, что я где-нибудь… Однако я ловлю себя на лирическом отступлении. Побольше дела и поменьше лирики! Необходимо выработать план спасения графини. Я предлагаю следующее: только ради бога, тише… Кругом, наверное, имеются в достаточном количестве немецкие шпионы, — сам себя предупреждал Борис Сергеевич. — Я уже заметил одну тупую, белобрысую морду. Уставилась на меня, как баран на новые ворота… Ну, вот к делу. Вы остаетесь здесь и не выпускаете из своего поля зрения входящих и выходящих… Меня главным образом интересует тот мясник в кепке. А я тем временем слетаю в здание ратуши к редактору местного официоза Федору Федоровичу Перемыки-ну. Симпатичнейший человек и товарищ, с татарским лицом и бородой Черномора. Из его бороды можно смело выкроить шесть таких, как ваша, но не в бороде в данном случае сила, а в его знакомствах и связях. Как редактор официоза, он является в то же время довольно видным чиновником Министерства внутренних дел, и… Но не будем тратить слов зря. Ждите меня, или вернее нас, потому что я склонен возвратиться не в единственном числе. Это весьма желательно, и в этом залог успеха, если вообще Провидению угодно ниспослать нам успех…

Мирэ сел в извозчичью пролетку и уехал.

Вовка, прихлебывая свой "белый кофе", не спускал глаз с больших стеклянных дверей отеля. Входили и выходили помещики, бежавшие из своих разорённых имений. И лица их, и весь вид хранили еще печать испуга. Попадались легко раненные офицеры в солдатских шинелях, кто с подвязанной рукой, кто с забинтованным глазом. Мелькали фигуры сестёр милосердия. Но все это было не то…

Наконец, минут через двадцать, вышел из дверей тот самый плосколицый, которого Мирэ назвал, "мясником". И его дешевый костюм, и несвежее цветное белье, и красные, неопрятные руки, все это вместе не говорило за постояльца дорогого отеля. Он весь был не ко двору здесь и вряд ли мог бы платить несколько рублей в сутки за номер.

Держался этот господин развязно. Толстые губы пытались даже насвистывать. Взглядом маленьких, заплывших глаз он окинул сидевших за столиками. И когда пришёл Вовкин черёд, Вовка углубился в рассматривание французского журнала с иллюстрациями.

Небрежной походкой, засунув руки в карманы панталон, немец — без сомнения немец — пересёк площадь по направлению к Венскому вокзалу.

А еще минут через десять подъехал к самому кафе извозчичий фаэтон, и Криволуцкий увидел Мирэ в обществе двух рослых и крепких молодых людей.

Борис Сергеевич перезнакомил вполголоса:

— Это пан Цибульский, а это пан Ольшевский. Милейший Федор Федорович дал нам в помощь этих двух обязательных молодых людей. И тот, и другой местные детективы, — шепотом пояснил Мирэ.

Детективы, улыбаясь, охотно выпили предложенный кофе. Криволуцкий, в свою очередь, поделился тем, что субъекта с внешностью мясника нет сейчас в гостинице. Он вышел.

— Это облегчает нашу задачу, — заметил Мирэ. — Дорогой мы с паном Ольшевским и паном Цибульским решили действовать напролом. Сию же минуту все четверо мы поднимемся все туда, где расположены эти загадочные комнаты без номеров. И внезапно осмотрим их. На самый худой конец, мы ничем не рискуем. У вас есть магический лист, выданный Арканцевым. Наши спутники — детективы. Что вы скажете, Владимир Никитич?

— Я могу только поблагодарить…

Лощеный кельнер получил следуемое, и все четверо с беззаботным видом фланёров замешались в толпу вестибюля. Минуя лифт, чтобы не привлечь излишнее внимание, Вовка, Мирэ и пан Цибульский с паном Ольшевским, медленно останавливаясь, разговаривая, подвигались вверх по ковровой лестнице. И так — один этаж за другим. И вот они уже на последней площадке. На последней перед тем, как очутиться в седьмом этаже, с низенькими дверями без нумерации.

Эта последняя площадка деревянная, с ведущей к ней деревянной же лесенкой, — пуста и никем не охраняема.

Оба детектива двинулись в первой паре. За ними — Вовка и Борис Сергеевич. Деревянная лестница скрипела под ногами. Заскрипела площадка. На этот шум раскрылась одна из дверей, и вышла пожилая особа в костюме сиделки с неприятным злым лицом. Выпирали вперёд зубы, крупные, желтые, как у грызуна. Смелым наскоком она думала замаскировать охватившую ее тревогу.

— Это есть безобразие! Я буду жаловаться на директор отель. Здесь больной, и вы делает такой тапаж! Уходите! Здесь никому не живот. Больной спит. Ви не даёт ему покой!..

И брызгая слюною сквозь желтые зубы, "сиделка" загородила своей особою дверь. Мирэ пошёл прямо на нее, на эту женщину неопределённого возраста.

— Именем закона!

— Я вам покажет сакон!.. Я вам покажет такой сакон, что вы сядет на тюрьма! — грозила она сухим, узловатым, коричневым пальцем у самого носа Бориса Сергеевича.

Он спокойно обернулся к детективам.

— Панове, уберите, пожалуйста, эту ведьму!..

Панове, схватив "сиделку", оттащили ее от двери. Она плевалась, пробуя кусаться, но дюжие руки панов Цибульского и Ольшевского держали ее, как в тисках.