В когтях германских шпионов

— Ну вот… Который час? Четверть двенадцатого?.. А в одиннадцатом, в нескольких верстах от Вержболова, на границе была перестрелка между нашими и прусскими пограничниками. Колонист Герман пытался тайно перевести через границу какого-то подозрительного субъекта, по всей вероятности, этого мерзавца Гумберга, о котором ты телеграфировал. Но Гумберг оказался не таким уже простофилею и предпочёл обойти Вержболово. Герман, очевидно, известил своих приятелей с той стороны, и они все подготовили к переправе. Наши пограничники подоспели, открыв огонь. Немцы отвечали, Герман ранен и задержан, Гумберг успел убежать, кинувшись вброд через реку, но выпустил чемодан, поплывший по течению. Это было замечено и приняты меры, чтоб его выловить, если только чемодан не прибьёт к прусскому берегу.

— Вот было бы хорошо, чтоб не достался им! Пусть Агапеевские документы, хоть и подмоченные, вернутся к нам.

— Чего лучше?.. Но если даже предположить и худшее, то после такой основательной ванны вряд ли немцы смогут разобраться в чем-нибудь…

— А бедный мальчик невинно сидит!

— Это несерьезно, его скоро освободят. Я похлопочу об этом… А вот, что… Завтра, несомненно, предстоит мне неприятное объяснение с этим сиятельным дегенератом, у которого вместо черепа сплюснутая тыква. Будет лить крокодиловы слезы о том, что наша пограничная стража нарушает мирные, добрососедские отношения…

Опять задребезжал телефон, и опять Арканцев сказал:

— Дай мне трубку…

Какой-то хриплый, задушенный, скрипучий шелест. Арканцев, закрыв на мгновение рупор ладонью, успел шепнуть Вовке:

— Лёгок на помине!.. — И сразу лицо его застыло в непроницаемой маске. Сдавленный голос шелестел довольно громко, и даже к Вовке долетали неясные обрывки французских слов старческой речи…

Арканцев выслушал терпеливо и с еще более холодным лицом заговорил в свою очередь:

— Картина, вашим превосходительством нарисованная, была бы действительно характеризующей нарушение добрососедских отношений чинами русской пограничной стражи. Но я уверен, что вы, ваше превосходительство, получили не совсем точные сведения. На самом деле была попытка тайного перехода границы двумя подданными Его Величества императора Германии колонистом Германом и ротмистром полка «гусар смерти» бароном Гумбертом. И когда чины русской пограничной стражи потребовали от них остановиться, оба кинулись в воду по направленно к прусскому берегу. И тогда же чины конной и пешей пограничной стражи Прусского королевства первые открыли огонь, на который не оставалось ничего другого, как отвечать…

Арканцев прислушивался к своему собеседнику.

— Двое убитых и трое раненых? Это очень прискорбный факт, и я выражаю мое искреннее сожаление вашему превосходительству… Но это уже дело случая или, вернее, меткости стрельбы… Чины русской пограничной стражи, к глубокому прискорбию, тоже понесли потери, выразившиеся в двух, слава богу, легко раненных рядовых.

Прибавив несколько официальных любезностей, Арканцев прекратил этот «дипломатический» разговор.

— Вот тебе наглядная иллюстрация только что набросанной характеристики. Делают пакости, по уши сидят во всевозможных грязных историях и туда же, притворяются невинными агнцами. Они такие-сякие, хорошие, а мы взяли и напали на них. Ведь вот этот дегенерат… Думаешь, он в курсе вещей? И что-нибудь толком знает? Он уверен, что мы расползаемся по всем швам и не готовы к войне, и в таком же духе шлет в Берлин свои сообщения… И на здоровье! Тем лучше для нас… А когда пробьёт время — не миновать же войны, слишком сгустился воздух, — мы им покажем и нашу неготовность, и как мы расползаемся по швам…

— Мне нравится тон, как ты с ним говорил… И всегда по-французски?

— Всегда! Прежде он пускал в ход немецкий язык, но я неукоснительно отвечал ему всегда по-французски… Ты говоришь — тон? Друг мой, мягкий тон с этими господами недопустим. Чуть повышенная любезность — они понимают ее по-своему… Ага, значит, боишься! И норовят сесть на голову…

Вернувшись в отель, Вовка замедлил шаги, подходя к номеру графини. Но не горело зелёным светом овальное окошечко, дверь была закрыта и вынут ключ. Вовкину грудь сжала ревность. Ревность без любви. Ревность собственника. Он постоял, ушёл к себе, но не мог спать. Сон бежал. Думал одеться и пойти к Ирме — не вернулась-ли? Но мешала какая-то гордость…

А между тем Чечени вернулась спустя несколько минут вслед за ним. Вернулась от майора Ненадовича…

29. Египетские папиросы графини

Пылкого серба захватило это приключение.

В самом деле, какая-то загадочность во всём… И это упорное желание остаться под вуалью, и самое глубокое инкогнито, и запрещение выйти вместе, словом, что ни шаг — всюду натыкается на какую-то странную таинственность… Да, странную…

И если предположить, что она из общества и муж её занимает видное положение, все же нет основания так тщательно скрывать свое имя.