В когтях германских шпионов

Сонечка знала Тамару, говоря «ты у меня его отобьешь». У княжны была такая повадка! Если она видела, что кто-нибудь из её знакомых подруг, девушка ли, дама ли, все равно, пытается увлечь кого-нибудь, и это стоит ей сложных ухищрений, ей доставляло какое-то жгучее удовольствие переманить этого поклонника к себе, в свой лагерь. И чем больше затрачивала подруга нервов, сил и энергии, чем больше она вкладывала в свой роман, тем жгучей домогалась Тамара своего торжества. Так и теперь…

К тому же ей давно подсказывал женский инстинкт, что нравится она маркизу весьма и весьма. Но сдержанный, замкнутый, он умел это прятать в себе и только порою, случайно выдавал себя жутким, пристальным взглядом. Взглядом, от которого невольно вспыхивала Мара! И вспыхивала чем-то розоватым и тёплым, нежная шея, острым вырезом платья — она любила этот вырез — переходившая в крепкую, девственную грудь…

И вот после Сонечкиного визита Мара, встретившись с Каулуччи, сама задержала свою руку в его руке, и её пальцы с тёплым, конвульсивным трепетом, ответили на его твердое, мужское пожатие. И он, воспользовавшись минутою их случайного одиночества, поднес её руку к губам и, не отрывая взгляда от зелёных, сузившихся глаз Мары, поцеловал её руку тягучим и долгим поцелуем.

А потом… Это было на другой день в саду. Тамара очутилась в конце густой липовой — вековые липы — аллеи. Было жарко. Истомно жарко… Парило… Сквозь всю длину этого зелёного грота-аллеи она видела ступеньки в сад выходившей террасы с двумя урнами по бокам. Донесся голос отца оттуда и еще чей-то голос. Стройно замелькали по ступенькам ноги в синих рейтузах и высоких сапогах. Придерживая саблю, быстро шёл, почти бежал, Каулуччи…

— Вы здесь, княжна? — спросил каким-то чужим голосом, хотя видел ее перед собою и знал, что найдёт ее в саду.

Он так смотрел на нее… Маре сделалось и как-то страшно, и охватило какое-то ожидание…

Он знал, что нельзя упустить момента. И отец, и мать не оставят их долго с глазу на глаз… Скорее… Он обнял ее. Она встрепенулась, гибким телом своим перегнувшись назад. И придерживая у затылка её рыжеватую головку, касаясь рукою нежной, белой шеи, пьянея от этого прикосновения, он поцеловал ее прямо в губы. Так поцеловал, что она вся затуманилась…

— Мара, где ты? — послышался голос княгини с террасы.

Но было уже поздно. Девушку отравил поцелуй. Этот первый поцелуй в её жизни.

И после этого они всегда искали случая остаться вдвоём…

Он избегал встречаться с Сонечкой. Сонечка утратила всякий покой. И опять — метание в город, лихачи, ревность, покупка в магазинах всякой ненужной дряни. То же самое, как и недавно с Дабиженским, только в более крупном масштабе.

Сонечка хотела отравиться. Спрашивала, какие яды самые действенные. Она всегда была религиозна и верила какой-то горячей, наивно детской верою. В её комнате с пышной постелью теплилась в углу под образом неугасимая лампада. Теперь Сонечкина вера получила какую-то экзальтированную окраску. Она бегала по церквям и часовням, ставила десятки свечей и молилась горячо и страстно, чтобы Каулуччи вернулся к ней…

С Марою она виделась реже. При встречах, теперь уже случайных, мимолётных, молчала, как несправедливо обиженный ребёнок. Молчала, но в бездонной синеве скорбных и кротких глаз Мара читала немой укор…

Между подругами стало незримой, прозрачной стеною что-то недоговоренное. И гордость соперниц мешала им объясниться. И ни та ни другая не хотела сделать первый шаг. И обе не знали, о чем говорить, и росло отчуждение. Но переживания у них были разные… Тамара как-то беспокойно расцветала от украдкою сорванных поцелуев, которых она жадно искала и по которым томилась… А Сонечка худела, бледнела, ставила свечи, молилась и прятала какие-то маленькие таинственные пузырьки с чем-то…

2. План господина Мирэ

Помощник редактора газеты «Четверть секунды» вошёл в свою роль Пинкертона:

— Дорогой майор, соблаговолите дать мне окурок этой египетской папиросы, если он уцелел только.

— Кажется, уцелел. Я и забыл про него. Да и какая же это улика?..

— А, не скажите, майор, не скажите! Иногда ничтожнейший окурок… В данном случае, например, легче отыскать даму с золотым мешочком и с египетскими папиросами, чем без египетских папирос. Дайте-ка, пожалуйста, мне пепельницу. С вашего благосклонного разрешения, сюда, в этот конвертик, я припрячу фатальный окурок с золотым ободком. Я раскрываю конверт и сюда в уголок, раз-два-три — кладу!

Поймав улыбку офицера, — невольно улыбнулся — Мирэ ответил мягким, благожелательным взглядом.