— С помощью моих агентов и прессы я начинаю вздувать те самые бумаги, которые в момент объявления войны упадут очень низко. И когда они будут раздуты до самого максимального предела, когда биржевая толпа начнёт их спрашивать и желать, я объявлю продажу всех своих акций на срок. На срок — это самое главное! Клиенты потекут ко мне отовсюду. Какой же человек не хочет заработать? А я им буду продавать, продавать и продавать, и все на срок! И скольких ослов, дураков, идиотов околпачу я таким образом! Теперь дальше: у меня открыты глаза, у всех у них — завязаны. Я один зрячий между слепым стадом. Я знаю то, чего мое тупоголовое стадо не знает. И вот, когда начнется война, акции полетят вниз. И еще как полетят! И то, что стоило сотни рублей, будет стоить гроши! А я немедленно всех их скуплю. И получается такая комбинация: Те сотни и тысячи болванов, которым я запродал эти акции на срок, заплатят мне прежнюю цену обыкновенного времени, когда все обстоит благополучно. Взамен же они получат акции, которые мне обойдутся в медный грош. И тогда, тогда получится многомиллионная разница, которую я преспокойно положу себе в карман. И буду смеяться над человеческой глупостью. Правда, за эту комбинацию я должен заплатить два миллиона господину с бритым лицом и такими неприятными глазами… Хотя почему должен? Что значит, должен? Где обязательства? Два миллиона — так это же деньги! Пускай будет доволен, если я выбрасываю ему сотню-другую тысяч!
8. Паника
Пенебельский начал орудовать. Он повёл правильную биржевую кампанию, напоминавшую военные действия. Да, разве всякие биржевые операции — не та же война, бескровная, правда, где вместо жизни берут у неприятеля кошелёк, но все же война. А если найдется в толпе сбившегося в кучу стада человеческого несколько разорённых, которые покончат с собою, что ж делать, видно уж, такова их судьба.
И, как это заведено всегда на войне, хотя о настоящей войне Ольгерд Фердинандович не имел никакого понятия, он сначала пустил в авангарде легкую кавалерию, чтоб нащупала и определила врага, и не так в данном случае силы, как его настроение.
Роль кавалерии должны были сыграть прежде всего, в первую голову, газеты, а уж потом, когда они все подготовят к атаке, брошена будет в наступление более тяжелая конница — пестрая фаланга биржевых зайцев.
Ольгерд Фердинандович считался всегда с прессой. Но теперь он окончательно уверовал в её могущество.
— Печать — это все!.. Печать — это седьмая или шестая держава…
Он не знал в точности, сколько великих держав, пять или шесть, и поэтому, боясь ошибиться, говорил: шестая или седьмая. Так вернее…
И забыв на время своих титулованных «друзей», Пенебельский стал ухаживать за влиятельными, делающими погоду сотрудниками газет. Он угощал их завтраками, обедами, поил шампанским, и они курили его четырехвершковые сигары, по его собственному признанию, — два с половиною рубля штука.
— В Берлине я платил полтысячи марок за сотню… А здесь это еще дороже, принимая во внимание высокую пошлину…
Обеды, шампанское, четырехвершковые сигары, а может быть, и еще что-нибудь более «существенное», все это приводило к тем результатам, которых так жаждал господин фон Пенебельский. В некоторых газетах время от времени стали появляться заметки, раздувающие те предприятия, акции которых Ольгерду Фердинандовичу хотелось раздуть. Сегодня узнавал читатель, что там-то и там-то на Кавказе вдруг с какой-то стихийной, всемирный потоп напоминающей силою, забили нефтяные фонтаны. На завтра — новый очередный слух.
В третьей газете:
И так дальше, в таком же духе…
Биржевые азартные страсти, распаляемые этими заметками, разгорались без меры, без удержу. Все кинулись очертя голову, обуреваемые жаждою сказочного обогащения, в биржевую игру. Сановники, офицеры, дамы света и полусвета, генералы, студенты, актеры, директора гимназий, консисторские чиновники…