В когтях неведомого века

— «Где, где…» — передразнил неприятный тип, сердито протирая очки подолом своего растянутого свитера неопределенной расцветки. — В Египте, вот где…

— Он что, в Хургаду улетел? — не понял Арталетов.

— Угу, прямо к фараонам… Замурован он. В одной из гробниц Долины Царей.

Жора почувствовал, что челюсть его снова неумолимо тянет вниз. Вот тебе и Ледниковый период…

Конец первой книги

Фрязино, 2004

Взгляд за горизонт…

Шар огня завершает свой круг надо мной.

Я иду и иду, в край, обретший покой.

И уходит жара, ноги месят песок,

Из оставшихся сил я бреду на Восток.

И пока я смотрю на святую звезду,

Выжимая себя, я бреду и бреду…

Кирилл Фрац. «Пустыня»

Мерная поступь дромадера усыпляет не хуже, чем покачивание люльки с грудным ребенком, особенно если верблюд никуда не торопится, не вынужден подчиняться палке погонщика, а шествует в том ритме, который ему удобен. Это хорошо известно всем путешественникам, хоть раз пересекавшим пустыню на спине этого, не такого красивого, как лошадь, по незаменимого в жарких широтах, животного. Теперь это не понаслышке узнал и Георгий.

В остальном приятных сторон путешествие не имело. Вообще никаких.

Нестерпимая жара днем, почти полярный холод ночью, лимитированный расход воды (какое там умывание: пить приходилось строго по расписанию) и песок, песок и еще раз песок. Мелкий, нудный, проникающий везде и всюду, как будто обладающий собственной волей… Его приходится ежечасно вытряхивать из одежды и волос, выковыривать из ушей, глаз, ноздрей… Не жара или жажда главный бич странника в пустыне, главное зло здешних мест — вездесущий песок…

Даже неутомимая и неукротимая Жанна, беспрестанно радовавшаяся и восхищавшаяся всем на свете в первый день путешествия, к исходу третьих суток как-то сникла и все больше застывала на горбу своего индифферентного ко всему иноходца, подолгу вглядываясь в бесстрастную даль великого песчаного моря, покрытого пологими застывшими волнами, словно водный его аналог. Что же говорить о ее спутниках, не таких жизнерадостных по природе?

Арталетов привычно, на ощупь, достал из вьючного мешка обтянутую защитным «хабэ» армейскую фляжку, с противным скрипом песчинок, каким-то образом проникших в резьбу, отвинтив пробку, вскинул сосуд ко рту и начал пить, пить, пить, булькая и захлебываясь восхитительной животворящей влагой, чувствуя, как прохладные струйки стекают по обожженной коже, щекотно проникают за воротник…

Увы, это была всего лишь игра распаленного воображения, несбыточная мечта обезвоженного организма. На самом деле Жора позволил себе лишь взвесить в руке полупустую емкость и осторожно, чтобы не пролить ни капли, выцедить пару лилипутских глоточков теплой, как вчерашний остывший чай, безвкусной и здорово отдающей железом жидкости. Жутко хотелось еще глотнуть, но он пересилил себя и судорожно спрятал флягу обратно в мешок. До заката еще пилить и пилить.

— Жорик! — Мягкая ладонь неслышно подобравшейся Жанны легла на сгиб локтя. — Хочешь глоточек? У меня много осталось — я мало пью…

Милые встревоженные глаза, полные неподдельной жалости, в узкой щели белого платка, которым она по-бедуински повязала голову.

— Н-нет, Аня… — Как ни велик был соблазн, Георгий не мог позволить себе обокрасть любимую. — Я не хочу…

— И не вздумайте! — воскликнул Дмитрий Михайлович Горенштейн, тот самый неприятный тип, оказавшийся на поверку ученым, да не простым, а доктором физико-математических наук, трудившимся номинально в одном из закрытых НИИ. — Никакой дележки! Каждый пьет только то, что ему положено по суточному лимиту. Вы что, помереть тут хотите? До оазиса всего какие-то сутки пути!

— А какого черта, прости, Жанна, вы, профессор, затащили нас в самый центр Сахары? — вскинулся Арталетов, с самого начала невзлюбивший изобретателя «хрономобиля». — Не могли, что ли, поближе к цели? Собираетесь нас сорок лет по пустыне таскать, как ваш далекий пращур?

— Если надо будет — потаскаю! — тут же ощетинился Горенштейн, который терпеть не мог намеков на свою национальность. — И сорок, и сто сорок!.. Вы что, хотели, чтобы я вас посреди Фив высадил? На рыночной площади?

— Не ссорьтесь! — вклинилась между ними Жанна. — Зачем?..

— А от вас, Георгий Владимирович, я такого не ожидал! — продолжал кипятиться доктор наук. — Сами ведь…

— Кто «сами»? — снова взвился Жора. — Договаривайте уж, раз начали…

— Представитель интеллигенции, вот кто «сами»! — фальцетом завизжал Горенштейн, обходя скользкую тему. — А рассуждаете как настоящий черносотенец! Охотнорядец!

— Это я-то черносотенец?.. Вы, Эйнштейн! Говорите, да не заговаривайтесь!

— Тихо! — крикнула девушка. — Смотрите!

Из-за далекого морщинистого бархана, едва заметный на фоне бледного пустынного горизонта, поднимался столб пыли…

Продолжение следует…