Читаем В конце они оба умрут полностью

— До кладбища и на катафалке можно быстро доехать.

Этот поезд, как и тот, в котором мы ехали ночью, почти пуст: в вагоне не больше дюжины пассажиров. Мы садимся спиной к постеру «Арены путешествий».

— В каких городах или странах ты хотел бы побывать? — спрашиваю я.

— Да в куче всяких. Всегда мечтал поделать что-нибудь прикольное, например покататься на серфе в Марокко, полетать на дельтаплане в Рио-де-Жанейро, а еще, может, поплавать с дельфинами в Мексике. Заметь: с дельфинами, не с акулами, — отвечает Руфус. Чувствую, переживи мы сегодняшний день, он долго бы еще подшучивал над Обреченными, которые плавают с акулами. — Но еще я хотел бы фотографировать совершенно случайные места со всего света, которые не получают должного признания из-за того, что история у них не такая эпичная, как, скажем, у Пизанской башни или Колизея, но при этом они все равно обалденные.

— Классная идея. Как думаешь…

Свет в вагоне мигает, и всё замолкает, даже шум вентиляторов. Мы под землей — и в кромешной темноте. Над нашими головами проносится голос машиниста, который сообщает, что произошел небольшой перебой в подаче электричества и скоро система снова будет запущена. Где-то плачет маленький мальчик, и какой-то мужчина ругается по поводу очередной задержки поезда. Но я нутром чую: что-то здесь капитально не так. У нас с Руфусом есть проблемы посерьезнее опозданий. Я не заметил подозрительных личностей в вагоне, но теперь мы тут застряли. Кто угодно может пырнуть нас ножом, и никто об этом не узнает, пока не включится свет. Я придвигаюсь к Руфусу, прижимаюсь к нему бедром и заслоняю своим телом, как щитом. Может быть, мне удастся выиграть для Руфуса немного времени, чтобы он успел повидаться с плутонцами, если их сегодня освободят. Может, я даже смогу защитить его от смерти, может, умру настоящим героем, может, Руфус станет исключением из непогрешимой статистики Отдела Смерти.

Рядом со мной что-то светится в темноте, как фонарик.

Это Руфус достал телефон.

Я тяжело дышу, сердце бешено колотится, и мне не становится легче, даже когда Руфус массирует мне плечо.

— Эй, всё в полном порядке. Такое постоянно случается.

— Не постоянно, — говорю я. Задержки — да, но выключение света в метро — не такое уж частое явление.

— Ты прав, не постоянно. — Он лезет в рюкзак, вынимает конструктор и высыпает горсть деталей мне на колени. — Вот. Построй что-нибудь, Матео.

Не знаю, оттого ли он просит меня что-нибудь создать, что, подобно мне, ждет неизбежного, — но делаю как велено. Сердце все еще громко стучит, однако, взяв в руки первую деталь, я перестаю дрожать. Я пока понятия не имею, что пытаюсь сделать, но позволяю пальцам бесцельно строить основание из крупных деталей, потому что свет мобильника в полной темноте вагона кажется настоящим прожектором.

— А ты куда хотел бы съездить? — спрашивает Руфус.

Этот вопрос и темнота душат меня.

Как жаль, что я не был достаточно смел, чтобы путешествовать. Теперь, когда у меня нет времени никуда ехать, я хочу побывать везде. Потеряться в пустынях Саудовской Аравии; убегать от летучих мышей под мостом Конгресс-авеню в Остине, штат Техас; провести ночь на острове Хасима, в заброшенном японском центре угледобычи, известном также как Остров-Призрак; проехать по Дороге Смерти в Таиланде, ведь даже несмотря на название оставался бы шанс, что я выживу среди отвесных скал и шатких деревянных мостов. И во многих других местах. Я хочу взобраться на все горы на свете, проплыть по каждой в мире реке, исследовать все пещеры, пересечь все мосты, пробежать по всем пляжам, посетить все города, все страны на Земле. Абсолютно все. Нельзя было просто смотреть документалки и видеоблоги об этих местах.

— Я бы поехал куда угодно, лишь бы почувствовать адреналин, — отвечаю я. — Летать на дельтаплане в Рио — звучит шикарно.

Закончив свою конструкцию наполовину, я понимаю, что именно строю. Это убежище. Оно напоминает мне о доме, месте, где я прятался от радостей жизни, и все-таки я осознаю обратную сторону медали. Я знаю, что мой дом оберегал меня от смерти, и благодаря ему я прожил столько, сколько прожил. И не просто прожил, а был счастлив. Дом ни в чем не виноват.

Когда я наконец заканчиваю, Руфус все вещает о том, как родители чуть не назвали его Кейном в честь маминого любимого рестлера[11]; мои веки вдруг тяжелеют, голова опускается, но я резко вздрагиваю и просыпаюсь.

— Прости. Мне не скучно. Мне нравится с тобой болтать. Я, э-э, я просто очень устал. Выдохся. Знаю, засыпать нельзя, потому что времени нет. — Но этот день в самом деле высосал из меня все силы.

— Прикрой ненадолго глаза, — говорит Руфус. — Мы пока никуда не едем, так что с тем же успехом можешь передохнуть. Я тебя разбужу, когда доберемся до кладбища. Обещаю.

— Тебе тоже надо поспать, — замечаю я.

— Я не устал.

Это неправда, но я уверен, что он будет отпираться до последнего.

— Хорошо.

Перейти на страницу:

Похожие книги

Аламут (ЛП)
Аламут (ЛП)

"При самом близоруком прочтении "Аламута", - пишет переводчик Майкл Биггинс в своем послесловии к этому изданию, - могут укрепиться некоторые стереотипные представления о Ближнем Востоке как об исключительном доме фанатиков и беспрекословных фундаменталистов... Но внимательные читатели должны уходить от "Аламута" совсем с другим ощущением".   Публикуя эту книгу, мы стремимся разрушить ненавистные стереотипы, а не укрепить их. Что мы отмечаем в "Аламуте", так это то, как автор показывает, что любой идеологией может манипулировать харизматичный лидер и превращать индивидуальные убеждения в фанатизм. Аламут можно рассматривать как аргумент против систем верований, которые лишают человека способности действовать и мыслить нравственно. Основные выводы из истории Хасана ибн Саббаха заключаются не в том, что ислам или религия по своей сути предрасполагают к терроризму, а в том, что любая идеология, будь то религиозная, националистическая или иная, может быть использована в драматических и опасных целях. Действительно, "Аламут" был написан в ответ на европейский политический климат 1938 года, когда на континенте набирали силу тоталитарные силы.   Мы надеемся, что мысли, убеждения и мотивы этих персонажей не воспринимаются как представление ислама или как доказательство того, что ислам потворствует насилию или террористам-самоубийцам. Доктрины, представленные в этой книге, включая высший девиз исмаилитов "Ничто не истинно, все дозволено", не соответствуют убеждениям большинства мусульман на протяжении веков, а скорее относительно небольшой секты.   Именно в таком духе мы предлагаем вам наше издание этой книги. Мы надеемся, что вы прочтете и оцените ее по достоинству.    

Владимир Бартол

Проза / Историческая проза