В конце они оба умрут

Я обнимаю его, потому что объятие говорит все, когда мне сказать совершенно нечего. В ответ Матео прижимается ко мне, а затем мы преодолеваем последний лестничный пролет.

Матео открывает входную дверь.

— Не могу поверить, что впервые привожу домой парня, а здесь нас даже никто не ждет.

Вот была бы чума, если бы мы зашли в квартиру, а на диване сидел бы папа Матео.

Мы заходим, но в квартире никого, кроме нас, нет.

Надеюсь.

Я обхожу гостиную по кругу. Не буду притворяться, я немного нервничаю, как будто из-за угла может выпрыгнуть какой-нибудь старый друг семьи, успевший стать врагом и решивший, что раз отец Матео в коме, то квартира беззащитна. Но вроде все тихо. Я рассматриваю общие фотографии класса Матео. На некоторых он без очков.

— Когда ты начал носить очки? — спрашиваю я.

— В четвертом классе. Дразнили меня всего неделю, повезло. — Матео смотрит на свое выпускное фото (там он в мантии и академической шапочке), будто бы смотрится в зеркало и видит альтернативную версию себя, как из параллельной Вселенной. Это такой крутой момент, что стоило бы его запечатлеть, но, видя взгляд Матео, я снова хочу его обнять. — Держу пари, папа расстроился, что я поступил на дистанционку в универе. Он так мной гордился на выпускном, наверное, надеялся, что я изменю свое решение, вылезу из интернета и получу настоящий студенческий опыт.

— Тебе нужно рассказать ему все, что ты за сегодня сделал, — говорю я. У нас осталось не так много времени. Матео очень важно снова увидеться с отцом.

Матео кивает.

— Иди за мной.

Мы проходим через небольшую прихожую прямо к нему в комнату.

— Так вот где ты от меня прятался, — говорю я. По всему полу разбросаны книги, как будто кто-то пытался ограбить комнату. Но Матео эта картина совсем не пугает.

— Я прятался не от тебя. — Матео присаживается на корточки и начинает складывать книжки в стопки. — У меня тут ночью случилась паническая атака. Не хочу, чтобы папа, вернувшись домой, узнал, как мне было страшно. Хочу, чтобы он думал, что я всю дорогу был настоящим смельчаком.

Я встаю на колени и поднимаю с пола книгу.

— Есть какая-то система?

— Уже нет, — говорит Матео.

Мы ставим книжки обратно на полки и поднимаем с пола какие-то безделушки.

— Мне тоже не нравится мысль о том, что тебе было страшно.

— Ну не прямо так. Не надо беспокоиться обо мне старом.

Я оглядываю его комнату. Вижу Xbox Infinity, пианино, колонки и карту, которую я поднимаю с пола. Разгладив ее кулаком, я вспоминаю все потрясные места, в которых мы с Матео сегодня побывали, и вдруг замечаю на полу между комодом и кроватью кепку Луиджи. Я хватаю ее с пола и надеваю ему на голову. Он улыбается.

— Вот этот парень сегодня утром написал мне сообщение, — говорю я.

— Луиджи? — спрашивает Матео.

Я смеюсь и вынимаю из кармана телефон. Он улыбается не на камеру, его улыбка реально предназначена мне. Я не чувствовал себя так хорошо с тех пор, как расстался с Эйми.

— Время для фотосессии. Попрыгай на кровати или типа того.

Матео валится на постель лицом вниз. Потом встает и принимается прыгать и скакать, но быстро поворачивается лицом к окну, как будто боится, что одно неловкое движение катапультирует его на улицу.

Я, не прекращая, фотографирую этого клевого, неузнаваемого Матео.

МАТЕО

19:34

Я сам на себя не похож, и Руфусу это нравится. Да и мне тоже.

Перестав скакать, я сажусь на край кровати и пытаюсь отдышаться. Руфус садится рядом и берет меня за руку.

— Я хочу тебе кое-что спеть, — говорю я.

Мне ужасно не хочется отпускать его ладонь, но я обещаю себе, что сейчас займу обе руки делом. Я присаживаюсь за синтезатор.

— Приготовься. Такое выступление случается только раз в жизни. — Я бросаю взгляд на Руфуса через плечо. — Ты как? Уже чувствуешь себя особенным?

Руфус притворяется, что совсем не впечатлен.

— Я норм. А вообще немного устал.

— Ну, тогда проснись и почувствуй себя особенным. Папа любил петь эту песню маме, хотя голос у него гораздо лучше, чем у меня.

С громко бьющимся сердцем я начинаю играть аккорды песни «Your Song» Элтона Джона, но сейчас щеки у меня горят не так сильно, как в «Кладбище Клинта». Говоря, что Руфус особенный, я не шучу. В ноты я не очень попадаю, но благодаря ему это меня совсем не заботит.

Я пою про странствующего лекаря, который готовит зелья во время представлений по всей стране, о том, что мой подарок — это моя песня, о том, как я сижу на крыше и включаю солнце на небе, о самых красивых глазах, что я видел на свете, и много еще о чем. Во время короткого перерыва я поворачиваюсь и замечаю, что Руфус снимает меня на видео. Я ему улыбаюсь. Руфус подходит и целует меня в лоб, и я пою ему, когда он так близко: «I hope you don’t mind, I hope you don’t mind, that I put down in words… how wonderful life is now you’re in the world…»^[19]

Я допеваю, и в награду мне Руфус улыбается. Это моя победа. В его глазах стоят слезы.