В конце пути

— Что вы можете предложить? — спросил он.

— Ничего, — ответил я, и мой голос загрохотал и гулко разнесся в комнате, потому что мой двойник поставил громкоговоритель на наибольшую громкость. — Ничего, — повторил я тихо. И еще сказал: — Из меня мало-помалу уходит человек. Я делаюсь тупым и равнодушным, действует автомат-успокоитель. Я становлюсь машиной, очень хочу подольше остаться человеком. Может быть, отключить автомат-успокоитель?

— Нет, — сказал Петров, — без него у вас немедленно начнется безумие, как в опыте Люше.

— Я хочу остаться человеком, — сказал я.

— Как это сделать, сегодня никто не знает.

— Никто, — повторил я, — ни вы, ни я, ни мой двойник. Никто...

— Сегодня никто... Пока... Не надо падать духом...

Петров сидел сгорбившись, с закрытыми глазами, прижав лоб к ладони. Минуты через три он встал и твердо сказал:

— Так вот. Я думаю, что задача обратного перевода вашей памяти в память вашего оригинала все же принципиально разрешима. Здесь теперь будет разрабатываться методика этой операции. Ради ускорения дела я организую исследовательскую группу из толковых людей. Потом выполним обратный перевод. Ваш двойник будет взят под стражу. И над ним будет суд. А вас я сейчас выключу — чтобы не рисковать дальше вашей психикой. Все.

Я сижу перед открытым окном. Дует ветер. Треплет на столе исписанные листы бумаги. И за окном полощутся зеленые кроны. Это хорошо. Я очень люблю ветер.

Изменение настроения

После работы мне почему-то захотелось пойти к Сене Озорнову. Помню, что тогда у меня было плохое настроение. Такое плохое, что дальше прямо некуда. Мысли копошились мутными обрывками — о том, что вот уже полгода я не вылезаю из провала в своей теории праполя (наверное, вся теория полетит кувырком), о том, что ничего хорошего не выходит с Илой. Она меня не любит. И я ее не люблю. И о том, что нет во мне моей прежней целеустремленности. Я мысленно взглянул на себя сбоку. Идет, нагнув голову, сутулая фигура. Сутулая. И нет в ней сил распрямиться. Да и желания такого нет.

Я пешком взобрался на третий этаж. Дверь была распахнута.

— Отлично! — сказал Сеня. — Привет.

— Здравствуй, — уныло сказал я и подумал про себя, что непонятно, зачем я сюда забрел.

Он потащил меня в свой маленький кабинет. Сразу было видно, что здесь живет изобретатель. Везде светились лампы, что-то гудело. В окно торчали кронштейны лазерных антенн. Он усадил меня и сказал:

— Ну, выкладывай в темпе.

Я произнес первое, что пришло в голову:

— Намерен полечиться у тебя от меланхолии.

— Естественно, — сказал он.

— Почему естественно?

— Я и впрямь хочу тебя вылечить.

— О! Чудак-человек.

— Говори!

Что ж, я непрочь был поплакаться. Потянулся в карман за папиросами, но Сеня сказал:

— Пожалуйста, не кури, потерпи.

"Ладно, — решил я. — Не курить, так не курить". Я в последнее время со многим легко соглашался.

— Так что же стряслось? — поторопил Сеня.

Я начал с того, что тяжело в тридцать лет провожать молодость, и потом в течение пяти минут звучала моя скорбная исповедь. Не дожидаясь ее конца, Сеня стал расшнуровывать мои ботинки.

— Зачем? — спросил я.

— Так надо, — ответил Сеня и стянул с меня правый ботинок. — Говори.

Левый ботинок снял я сам. И одновременно продолжал исповедываться.

— Носки! — скомандовал он. Я понял, что надо снять носки и послушно сделал это, говоря:

— ...ибо мир стал для меня чужим, ибо я не увлечен жизнью, ибо я чувствую себя беспросветно ничтожным. Вот так. — Это были последние слова моей исповеди.

— Все ясно. И очень трогательно. — Сеня подсунул под мои босые ноги алюминиевые пластинки, от которых шли проволочки к усилителю, надел мне на руки маленькие блестящие кандалы, на голову накинул легкий латунный венец и сказал:

— Ты просто забыл кое-какие слова, у тебя в мозгу стерлись некоторые знаки и связи между ними. В общем, надо чуть-чуть подправить твою модель мира.

— Валяй! — сказал я. — Подправляй. Делай, что хочешь.

Он принялся крутить ручки на пульте в углу, и на его бледных щеках появились признаки румянца. Комната, со всем ее ненарядным убранством, обрела неуловимый дух уюта. Стены из фиолетовых сделались сиреневыми.

— Электрические розовые очки? — спросил я, чувствуя легкое пьянящее головокружение.

— Вроде того. Как фамилия твоей Илы?

Головокружение утихло.

— Такая же как моя. А что?

— Нет, девичья. Ты ведь ее приводил ко мне, будучи еще свободным человеком.

— Да, — сказал я, вздохнув, — Круглова. А что?

— Ничего.

Я подумал, что хорошая была пора, когда Ила была Круглова. И еще мне пришло в голову, что Ила, все-таки, до мозга костей Круглова. Конечно, Круглова, и только Круглова. Веселая, взбалмошная Круглова. Мне очень отчетливо вспомнилось, как давно-давно мы с ней приходили сюда, к Сене, как тут было славно, и как Сеня, провожая нас, спросил у Илы ее фамилию — тогда было непонятно, зачем. Пока я размышлял, он придвинул к стенному шкафу библиотечную лесенку и полез вверх. Это выглядело комично, потому что Сеня был довольно толстый.

— Полки защекочут твой живот и ты упадешь! — крикнул я ему. В таком духе я острил в дни своей юности.