В конце сезона туманов

Когда его привезли туда, Элиас поначалу совсем пал духом. Они стояли подле старенького автобуса и ждали на ледяном ветру, дувшем с гор. Потом какие-то люди отобрали у них бумаги. Никто не знал, что будет дальше. Вокруг высились голые, выветренные холмы, напоминавшие огромные гнилые зубы. Женщины, укутанные в драные одеяла, копались в каменистой бесплодной земле. Издалека они похожи были на пугала, но птицы не боялись их.

Жили впроголодь. Особенно худо приходилось семейным. Элиас сошелся с одним парнем, звали его Мдлака. Оба были молоды, полны сил. Им удалось получить работу в бригаде, ремонтирующей дороги.

— Вот ты какой, — прищурясь, сказал Мдлака при знакомстве. — За что здесь?

— За участие в забастовке. Белые вышвырнули меня из города.

— Забастовка? Когда это было?

Мдлака выслушал рассказ Элиаса, не сводя с него умных глаз.

— Я работал в той же прачечной, в котельной.

Элиас по молодости не разобрался в Мдлаке, решил, что он слегка чудаковат. Дорожные работы оказались сущим адом, зато тех нескольких шиллингов в неделю, что им платили, хватало на мешочек муки, табак и кое-какие пустяки.

Мало кто в лагере мог похвастать таким везением, большинство слонялось без работы и без всякой надежды найти ее. Сюда свозили стариков, уже не нужных большому городу. Лагерь напоминал свалку железного лома, отживших свой век машин.

— Говоришь, участвовал в забастовке? Любопытно, — покачал головой Мдлака. — Я сам шесть месяцев отсидел за политику. Они люто ненавидят черных агитаторов. В приговоре было сказано, что я выступал на «бунтарской сходке». Из тюрьмы меня сослали прямо сюда, даже не дали свидания с родными.

— А что это была за сходка? — спросил Элиас, стесняясь показать свою неосведомленность. Они разговорились во время перекура, усевшись на обочине дороги.

— Слушай — сейчас узнаешь…

В бригаде было девять рабочих. Один из них, Тсатсу, годился им в дедушки, но трудился наравне с остальными. Выбора не было — все лучше, чем околевать с голоду.

По свистку десятника, означавшему, что перерыв кончился, все вскочили на ноги, и только Тсатсу так и остался лежать на куче вырытой земли.

— Что стряслось со старым ублюдком? — крикнул десятник. — Нашел время дрыхнуть!

Кто-то пошел будить старика.

— Он уснул навеки, отправился к предкам. Там ему будет лучше, чем на этом свете.

Старик распластался на земле, как ворох ненужного тряпья.

Весь лагерь шел за его гробом, хотя никто не знал, откуда он родом и где его семья. Просто старик, уморивший себя работой, чтобы не умереть с голоду. Его завернули в самое чистое, нерваное одеяло, какое только нашлось, и похоронили на склоне близлежащего холма. Тут уже было довольно много могил — и взрослых, и детей. Первые обитатели лагеря открыли это кладбище, а те, кто пришел им на смену, продолжали хоронить здесь своих покойников. Жалкие крохи разбитых жизней будто заметали под ковер каменистой земли.

Элиас вскоре перестал считать Мдлаку чудаком и всерьез прислушивался к его словам. Именно Мдлака совершил обряд над покойником, потому что в лагере не было священников, а красноречия Мдлаке не занимать. Люди жадно ловили каждое слово. Из свежевырытой могилы торчали гнилые крепежные доски, словно высохшие стволы диковинных деревьев. С гор, как дыхание смерти, дул леденящий ветер.

А потом всем миром решали, кому достанется место Тсатсу в ремонтной бригаде…

Спустя некоторое время в лагерь прикатили вербовщики из города, и Элиасу снова повезло. Мдлака дал ему письмо, нацарапанное на клочке оберточной бумаги. Так Элиас попал в организацию…

Давно это началось, думал Элиас, и вот куда привело. Вспомнив Мдлаку и Тсатсу, он ни на миг не пожалел о сделанном выборе. Приведись начать жизнь заново, он бы пошел тем же путем…

XVI

За окнами продребезжал мусорный фургон, донесся цокот подков. День быстро угасал, сужавшийся сноп желтого света перекочевал с пола на кофейный столик, потом взобрался по стене на эстамп в рамке с видом горных вершин. В приемной, глядевшей окнами на улицу, почти не было мебели, за исключением выстроенных вдоль стены стульев и столика с неизбежной кипой старых газет и журналов, захватанных, мятых экземпляров «Дейли миррор» и «Фемины». Новости, напечатанные в них, давным-давно стали историей.

Бейкс сидел на стуле, пряча раненую руку под застегнутым на талии пиджаком. Голова раскалывалась, ныла рука, его лихорадило. Превозмогая боль, он ждал своей очереди.

Перед ним было еще два пациента: старик, одетый, несмотря на жару, в толстое пальто, с трясущимся от дряхлости ртом и выцветшими, слезящимися глазами и мальчик в чистеньком отутюженном костюмчике и галстуке в сопровождении матери. Мальчишка сосал палец, дергал себя за галстук и поглядывал на Бейкса. В комнате носился слабый запах дезинфекции.