В краю мангров

Что-то стучится в сознание. Что-то важное, неотложное, но мое маленькое «я» захвачено окружающим величием, божественным покоем. Зов продолжается, нарушая созерцание. Однако волшебная стена полной отрешенности не пускает его. А что-то все стучится, стучится, стучится…

Маленькое «я» переносится в мир обычных мыслей и действий. Ну конечно: это свистят писингу, возвращаясь с рисовых полей.

И Опять я раб, раб сверкающих стволов моего ружья, раб спускового крючка, мгновенных прикидок расстояния… Вожак первой стаи падает чуть ли не у моих ног, еще одна утка — на кочку шагах в двадцати от меня.

Две стаи проносятся мимо, пока я перезаряжаю, но третью встречают выстрелы.

Пролетели. Теперь у меня полдюжины писингу и большая мускусная утка. Бреду по воде к опушке. Метров сто, сто двадцать — это пять-шесть минут ходу. У меня нет с собой часов. Зачем они в лесу?

Спору нет, часы необходимы в Европе, где жизнью человека все больше и больше управляет минутная стрелка. Да и здесь они нужны: в городе, во время учебных семестров, чтобы не опоздать на лекцию или в лабораторию.

Но в лесу и на море я обхожусь солнцем, луной и звездами. Здесь мои действия определяются не тем, что часы показывают 4.17 или 21.33, а тем, что древесные утки пролетают на рассвете, что бриз свежеет, когда солнце высоко, что морской судак появляется с приливом. Все прочее только сбивает с толку; попробуйте походить с картой и компасом в дебрях дремучего леса. Когда я живу здесь, на побережье, мои старые часы лежат дома в ящике. Я щурюсь на солнце, или гляжу, как тень от пальца ложится на ладонь, или смотрю на Плеяды и получаю нужную справку.

Сейчас я иду домой вовсе не потому, что уже около восьми, просто моей добычи хватит на обед и нам, и соседям. Да еще в лавке Каталино я обменяю уток на соль, растительное масло и маисовые лепешки.

На узкой тропке встречаю старика индейца, из «мирных» тучинов. На нем рваная рубаха и брюки, которые когда-то были белыми, а теперь все состоят из разноцветных заплат. Старинное ружье, сточенный мачете, лубяной мешочек с порохом, маленькие, искусно вырезанные коробочки для дроби и пистонов — вот и все его снаряжение. С веревки, которой он подпоясался, свисают две гуачаррака.

Он ходил на свою расчистку, там у него два гектара земли, теперь возвращается домой. Над дверью его хижины подвешено растение пиньон, оно должно отгонять ведьм и прочую нечисть.

Его жена не хочет жить в деревне: уж очень много там скверных людей. А дочери каждый день ходят туда, они служат в господских домах. Девочки ленивы и нерасторопны. А кто будет прилежно работать за пять песо в месяц да горстку рису и маниока?

Старик оценивает взглядом мою добычу и едва заметно кивает. Он куда более искусный охотник, чем я. Правда, старый индеец не умеет бить птицу влет, зато знает о повадках здешней дичи неизмеримо больше, чем когда-либо буду знать я, и ему не нужны все эти приспособления, которые составляют важную часть моей жизни, жизни моего маленького «я»…

Мы обмениваемся негромким «буэнос диас» и расходимся в разные стороны: он идет в свою лачугу, а я в дом, который снимаю. Но путь обоих пролегает через певучие пальмовые рощи, через светлые пляжи, вдоль озаренного утром моря.

Щупальца

Облегченно вздохнув, накрываю машинку колпаком. Отчет об исследовании готов, можно отправлять. Чемоданы уложены, микроскоп убран во все защитные футляры, обстановка моей временной квартиры возвращена владельцу. Последние страницы я писал, поставив машинку на один ящик для коллекций и сидя на другом.

Но вот что самое приятное: до начала занятий еще целая неделя, которой я могу располагать, как хочу.

Неожиданно раздался стук в дверь.

Наверно, кто-нибудь из моих студентов будет выпрашивать зачет… Делаю суровую мину и кричу:

— Войдите!

Дверь отворяется, и входит Эрнандо.

Эрнандо совсем неплохой студент-медик (когда у него есть время учиться). В жизни Эрнандо столько других занятий: танцы, прекрасные сеньориты, серенады, поэзия, спорт. Особенно спорт. Рысаки, быки, бойцовые петухи, но главным образом лодки, по чести говоря, играют гораздо большую роль в жизни Эрнандо Рамиреса, чем «Общая анатомия» или «Справочник тропических заболеваний».

Теперь Эрнандо уже не мой студент, но когда-то я поставил ему заслуженное «отлично» по общей биологии, и он не может этого забыть.

Не найдется ли у «эль професор» времени пойти перекусить у Вонга?

В самом деле, почему бы нет? Автобус, на котором я собираюсь ехать в приморскую деревушку, чтобы использовать внезапно освободившиеся дни, отходит только через два часа.

Стоило мне назвать деревушку, как Эрнандо вспомнил, что и у него там есть дела, неотложные дела. Мы попросили слугу отнести наши вещи на автобусную станцию, а сами пошли в ресторанчик Вонга.

Мистер Вонг — китаец из Кантона, у него свой взгляд на жизнь и на то, как готовить пищу.

Мы решили поесть основательно, с чувством, с толком. Только управились с ят-гго-мин, как Вонг подошел и спросил картавя:

— Плостите, что потлевожил, но не мог бы дон Элпандо добыть несколько сплутов?