В краю мангров

Осторожно отвязываю веревку и начинаю тянуть. Не идет, зацепилась то ли за корень, то ли за корягу. И есть лишь один способ выбрать ее так, чтобы не порвать: нырнуть в затон, нащупать руками, где держит, и отцепить. Потом собирай сеть и выплывай с нею на берег.

Днем я и в море ловлю такой сетью. Ночью — нет: слишком часто я видел длинные веретенообразные тела с острыми спинными плавниками. По ночам хищницы частенько заходят на мелководье, просто удивительно, как они там не застревают. Знаю, знаю: акулы трусливы, но кто видел рыбаков с откусанными руками или ногами, тот дважды подумает, прежде чем ночью лезть в море. Недавно у самой Картахены серая донная акула средь бела дня на глазах у людей прикончила человека. Это второй случай за три года.

Но сюда, в устье реки, акулы не заходят: бар не пускает. И вообще они предпочитают простор. Хотя некоторые, скажем рыба-молот, не боятся пресной воды и поднимаются далеко вверх по большим рекам.

Словом, здесь можно рискнуть окунуться ради хорошего пополнения коллекции или доброго обеда. Разуваюсь и еще раз свечу, чтобы точно знать, как идет сеть. Прилив, наверно, сдвинул ее, а когда плаваешь с сетью впотьмах, ничего не стоит запутаться.

Между корнями больших мангровых деревьев, там, где над водой горбом выдается темный ил, мерцает багровая искорка. Теперь мне понятно, почему в том месте ил лоснящийся и влажный, а не сухой и потрескавшийся.

Кажется, что между корнями тлеет сигарета, но я-то знаю, в чем дело, сто раз видел такие искры и раз сорок гасил их пулей.

Сейчас я ни за какие деньги не полезу в затон.

Эта искра — глаз. Днем он холодно-зеленый, с вертикальной щелочкой зрачка. И сидит этот глаз на длинном заостренном рыле с огромной пастью, ощетиненной острыми зубами.

Человек, почти двадцать лет проживший в тропиках, и не в городах, а большей частью по соседству с дикими дебрями, даже в самой сельве, не скажет вам, что не боится ничего на свете. Я с великим почтением отношусь по меньшей мере к трем животным, не считая морских чудовищ. Двух из них — огромного паука и тридцатисантиметровой сколопендры — здесь, в царстве мангров, нет. Зато тут обитает остроносый крокодил с узловатой спиной и сплющенным с боков желто-зеленым хвостом. Это он сейчас смотрит на меня.

Между нами прочная вражда. С моей стороны даже ненависть, ненависть, коренящаяся в страхе. Дважды у меня на глазах крокодил пытался схватить рыболова. Это было ночью. И только удачей можно объяснить, что оба раза у меня было оружие и дело обернулось плохо для хищника. Был и такой случай: я застрелил старого крокодила, о котором говорили, будто бы он за несколько дней до этого утащил маленького мальчика. В желудке зверя я нашел неопровержимые доказательства. И я видел глаза матери этого мальчика. С тех пор я не испытываю ни малейших угрызений совести от того, что убил пятьдесят шесть взрослых крокодилов. Напротив, я надеюсь, что эта цифра возрастет еще больше! Изо всех сил постараюсь!

Не спуская взгляда с бронированного ящера, отхожу к коряге, где лежит трехстволка, и проверяю, заряжен ли третий ствол длинным коническим патроном.

Потом иду к кустам на берегу затона, кладу ружье на развилку дерева, ставлю переключатель на пулю, взвожу курок и свечу фонариком туда, где притаился враг.

Неудачно лежит, прикрыт корнями. А в голову стрелять не хочется. Днем-то можно бить почти с математической точностью. Ночью совсем другое дело: не та верность, а патроны калибра 9,3 X 72 не растут на деревьях, особенно теперь, когда политические столкновения и гражданская война в стране сделали официальный импорт почти невозможным.

Надо бить в сердце или в шейные позвонки — это смертельно для любого зверя.

Выжидаю несколько секунд… Чудище начинает двигаться. Медленно, не торопясь, дюйм за дюймом. Теперь мушка смотрит как раз куда надо: позади лопаток. Сноп огня из ствола долетает чуть ли не до середины затона.

Естественно, я ослеплен вспышкой и с полминуты ничего не вижу, только слышу.

Вялые удары хвоста… плеска нет. Все как и должно быть.

Но слева от меня, за редкими кустами, что-то большое, грузное срывается с места и ныряет в другую заводь в гуще мангров. Слышу не испуганные скачки капибары и не бег косматого четвероногого охотника, а непрерывное «шлеп-шлеп-шлеп», тонущее в протяжном шорохе, и в заключение — долгий, глухой всплеск.

Кто слышал этот звук, да еще ночью, непременно узнает его. Это бежит крокодил, привстав на коротких лапах: живот оторван от земли, хвост приподнят, только самый конец волочится. Когда крокодил бежит вот так, берегись и пасти его, и хвоста.

Зрение вернулось ко мне, я перезаряжаю ружье, выключаю фонарик и обуваюсь. Потом опять направляю луч фонаря через болото и черный затон на корни, где лежит, свесив голову к воде, убитый крокодил.

Больше нигде не видно красных глаз. Но сеть все равно подождет до рассвета. Где-то в немом мраке среди ила, искривленных корней и черной воды прячется по меньшей мере еще один бронеящер.

Опасен тот крокодил, которого не видишь, о котором не знаешь, где он…