В краю родном

На плоских местах, ближе к реке, ручейки не бежали, а сочились сквозь дернину, коренья осоки и всякий перегнивший хлам. Лишь у самого берега ручеек становился хорошо заметен и слышен, начинал по-настоящему журчать, падал в реку с обрывистого берега прозрачной струйкой, а то и хлестал мутным водопадом после дождей.

Ручейки, видно, тащили в реку немало рыбьего корма, особенно после решительных летних гроз, и приваживали к берегу рыб.

Обычно, где ручей впадал в реку да намывал немного песку, поселялась ива, и ее узкие листочки полоскались в быстрой воде. Тут мог стоять и голавль.

Иван хорошо знал об этом и как раз надеялся выудить голавля да принести домой, удивить бабу, мол, вот сапогом зачерпнул рыбину.

Он насадил толстого червяка, поплевал на него и закинул около куста, удивляясь, что голову больше не несет, не стало в ней привычной мути и слабость как будто прошла. Туман все еще клочьями висел на кустах ив, и река дымилась от него, как чай на блюдце.

Иван стал ждать клева, поглядывая то на самодельный пробочный поплавок, то на другой берег не широкой в этом месте реки, который был дик и непролазен, весь заросший ивами, отчего всегда тенистый и пасмурный даже в ясную погоду.

Повыше того места, где стоял Иван, был большой омут, в котором попадались лещи, окуни и щуки. Ну, а кому не хватало терпенья удить крупную рыбу, тот шел на перекат за пескарями, на камешник, который сразу начинался за омутом.

Когда-то Иван любил это место, здесь мало кто хаживал, тропа почти вся зарастала высокой травой. По утрам и вечерам тут заедали комары, но зато в погожий полдень зелень, вода и все кругом так сверкало на солнце, будто начинали улыбаться со всех сторон и трава, и ольхи, и быстрая река, и небо. И вот, обласканный водой да тишиной, и сам замрешь с улыбкой. Удочка брошена на осоку, и на конце ее устраивается синяя стрекоза. Ручей неугомонно журчит около ног, будто кто-то позабыл завернуть кран у самовара. А на небе белое облако…

Любил приходить сюда Иван в те далекие времена, еще довоенные, и, пожалуй, не только за рыбой, а другой раз просто так, подивиться на ручьи, раствориться в легком шуме ольх… Только когда это было, в какой его жизни? Давно.

Туман все не расходился, комары ярились, предчувствуя жару и свою погибель. Нападали на Ивана, но тот совсем не ощущал их укусов, давно привыкший ко всякой боли.

Занятый своими мыслями да воспоминаньями, погрузившись в былые ощущенья, он и не заметил, как поплавок утащило на дно. Клюнуло что-то крупное.

Иван знал, что резко дергать нельзя, большую рыбину надо тащить потихоньку, утомлять ее, не беспокоить очень, чтобы сама шла, куда поведет ее опытная рука. Только бы хватило силы.

Иван покрепче уперся ногами и стал вести рыбину к берегу, стараясь обойти ивовый куст, под который та и норовила нырнуть. Сердце Иваново отчаянно колотилось то ли от переживаний, то ли от бессилья.

— Не упущу, — пробормотал он сквозь зубы. — Или уж и меня самого тащи в омут…

Иван вытащил рыбину, сел на кочку осоки и достал папиросу дрожащими руками. Пока сидел отдыхал, курил, туман разошелся, со стороны деревни донеслось мычанье коров. Значит, Дашка с Катькой выгнали колхозное стадо. Наступило утро. Ивану вдруг расхотелось удить, главное, что он испытал себя и твердо поверил, что его сиденье на крыльце кончилось. А как жизнь пойдет дальше, там видно будет.

6

С того туманного утра, когда Иван одолел рыбину, он почувствовал в себе силу. Конечно, не прежнюю, но все-таки подходящую, уж во всяком случае теперь от комаров мог оборониться.

Дело, конечно, не в рыбине, а, наверное, в нем самом, в себе он смог что-то преодолеть. Но вернее всего, просто болезнь отступилась, кончился ее срок. Ведь у всякой болезни бывает срок, или она загоняет человека в могилу, или отступается.

Теперь уж Иван все что-нибудь потихоньку старался помогать Дашке, то дров принесет из поленницы, то за водой сходит, капусту польет. Расколол наконец и эту проклятую, чурку, что валялась посреди двора. Помощь, конечно, не велика, да все-таки заметна, кому охота ее заметить. А Дашка все замечала.

Иван вдруг увидел, что дел накопилась куча, хозяйство показалось ему запущенным, и он принялся хлопотать. И чем больше он двигался, топтался во дворе или на огороде, тем больше прибывало сил. Правда, даже малые, пустяковые работы давались нелегко, и в пот бросало, и руки начинали дрожать, и голова кружилась, но он не отступался. Отдохнет маленько, перекурит, и снова за дело.

Дашка все замечала, радовалась и думала: «Ничего, Ваня, направишься, сокол. Вон и крапиву у огорода на меже подкосил. Дело, конечно, не большое, сама собиралась подкосить, да руки не доходили».