В краю родном

— Полно тебе, ты ведь не ворона. Валенки теплые на ногах, — рассуждает бабка. И дед послушно бредет в скрипучую ночь. Ладно хоть вьюги нет, ночь морозная, тихая, звезды на небе — будто горох рассыпан.

Небо ясное, снег горит от месяца, а деревья трещат а лесу. Скрип да скрип! Топ да топ! Идет среди ночи Васькин дед на работу, нос в рукавицу сунул.

7

Среди зимних хлопот, метелей и морозов в деревню пришел Новый год. В школе поставили елку, нарядили ее, на самой вершине укрепили красную звезду. Печи жарко натопили.

Вечером Серафима Петровна повела Ваську в школу. Сказала, что будут подарки давать и спектакль покажут. Что за слово такое «спектакль», Васька совсем не понял, поэтому спросил у деда:

— Дед, что это за спектакль?

— Представляться будут, — сказал дед.

Теперь Васька понял. И они с Веркой представлялись, бывало, дом делали в сугробе, воображая, что сами муж и жена.

В самом большом классе собрались все ученики. Ваське от жары с мороза сразу захотелось спать, а от шума-гама он совсем обалдел.

— Подарки дают! — вдруг закричал Петька, ученик Серафимы Петровны.

— Вася, ты спишь? — спросила мама. — Ты не спи. Скоро спектакль будет.

— Я не сплю, — сказал Васька. — Я дремлю.

Он пошире раскрыл глаза и увидел, как все едят свои подарки из бумажных кульков, которые были сделаны из тетрадочных листов.

— Что это? — спросил Васька. — А мне дадут?

— Дадут, — улыбнулась Серафима Петровна.

Но вот и Ваське дали, хотя он не был учеником, какая-то седая старушка дала. Она улыбнулась Ваське и Серафиме Петровне, как старым знакомым. А Васька не улыбнулся, только рот раскрыл от удивления. Оказывается, эта старушка знала его, а он ее не знал.

— Это наша Нина Петровна, — сказала Васькина мама, и снова улыбнулась старушке, и что-то даже ей на ухо пошептала.

Васька распечатал кулек. Там была горсть сахарного песку.

— Я съем? — спросил он у мамы.

— Ешь.

Васька съел, слизнул, как и не бывало. Весь кулек был, исписан задачками, а внизу стояла красная пятерка. Наверное, у всех ребят стояли в кульках красные отметки, потому что какой-то ушастый мальчик закричал:

— А у меня двойка!

— А у меня четверка! — тут же откликнулись ему.

— А у меня пятерка!

Васька ничего не стал кричать, потому что был тут человеком новым и стеснялся, хотя это была очень интересная игра. Только вот жарко.

Глаза у него стали слипаться, и он все время ворочался, чтобы не уснуть.

В углу стояла елка, высоченная, со звездой на макушке. Игрушки все были бумажные, самодельные, и совсем мало стеклянных. Васька позавидовал, что дома у него нет такой елки, и задремал, прижавшись к матери.

Приснились ему тут же куры в курятнике, потом кот приснился и почему-то корова, жующая свою бесконечную жвачку. «Нечего и спать, раз такие неинтересные сны снятся», — подумал Васька и действительно проснулся.

— Весь спектакль проспал, — пожурила его мама. Васька вытаращил глаза.

Там впереди два красноармейца с деревянными ружьями и с деревянными гранатами уводили пленного фашиста с поднятыми руками. А на самом деле пленный был Егорка из их деревни. Все школьники умирали со смеху, потому что узнали Егорку. А тот взял да и сам расхохотался. Все смеются, а он что? Хуже других? Вот тебе и спектакль.

Представление закончилось. Домой Ваську едва довели. Шли-то еще мимо кладбища. Все бабкины рассказы о покойниках вспомнились вдруг. И леший пришел на ум, и домовой. А тут еще и волки завыли где-то за рекой. Только и вздохнул по-хорошему дома, в избе родной. Попил молока с калачом да спать свалился мешком.

8

Ох уж эти зимние вечера со старушечьими разговорами! И чего только не наслушаешься, когда старухи соберутся прясть куделю. Слушает Васька, уши развесил и не знает, верить или не верить. Мать не раз говорила бабушке: не води ты его с собой. Наслушается, мол, всяких суеверий. А куда его денешь, отвечала бабушка, дома ведь не оставишь, забоится один.

Васька понимает, что врут старухи, но зато как интересно. Вот эта пучеглазая Матрена. Ну и старуха, ее бы в спектакль взять.

Как она таращит глаза, какой у нее трескучий голос, какие толстые губы! То до шепота дойдет, то ухнет по-богатырски, веретено в куделю сунет да так махнет рукой, такие страшные глаза сделает, что даже старухи перестают прясть и глядят во все глаза на Матрену, будто и не узнают ее.

— Слышь? Иван-то идет по улице, а Лукерья навстречу ему. Да ведь не Лукерья уж это, девки! А свинья по дороге бежит.

— Ох, ух, ах! — качают головами изумленные бабы.

— Слышь? Хрюкнула на Ивана, у того и ноженьки подвело. С той поры ведь недолго и пожил.

— Недолго, недолго, — гудят старухи. — Чуешь, фельдшер склероз признал у него.

— Ну-у, — соглашается Матрена. — Энто самое.

Некоторое время все молча прядут куделю, веретена как живые вертятся у них в руках.

— Слышь? — не унимается Матрена. — Да ведь и на помеле, говорят, не раз видали. — И отводит глаза в сторону, а бабы думают: «Совсем уж завралась старуха». Но они молчат, пускай плетет, лишь бы на минуту забыть горе, не думать о войне, слезы уж и так все глаза выели.