В краю родном

— Завтра тараканов морозить станем.

Васька тяжело вздохнул. Бабушкина новость не произвела на него никакого впечатления. Сегодня он увидел такое, а она о тараканах.

— Да ну тебя, бабушка, — сказал Васька. — Вот тоже придумала.

— Да ведь как, — улыбнулась бабушка, — В самый раз, вишь, какой мороз нынче.

Наутро все живое убрали из избы, кур из-под печки унесли в хлев к овцам, двери растворили настежь. Гуляй, мороз!

Сами двое суток ночевали у соседей, а когда вернулись домой, в избе было как на улице. Печка вся ледяная от холода, таракашки окоченели. Бабушка замела их веником и выбросила на улицу.

Васька сидел на лавке, замотанный в мамин шерстяной платок до самых глаз, и ждал, когда изба нагреется. Он думал, что им никогда не натопить. Вот уж и поленья затрещали в печке, зашумело, загудело, а тепла все нет. Сидит Васька на лавке и думает о лете. Он уж и забыл, какое оно. Вот придет лето, станет тепло, будет он бегать босиком. И отец вернется. Но почему-то грустно Ваське.

— Бабушка, а скоро лето?

— Лета захотелось? Ах ты мой сердешный!

И бабушка повернула к Ваське красный, как морковка, нос, это от холода.

— Захотелось, бабушка, шибко захотелось.

— Придет лето, Васенька. Не за горами оно. Дождемся лета и отца твоего, Евтиха.

— Дождемся ли, бабушка?

Бабушка всхлипнула негромко и вытерла фартуком нос.

— Нам-то тут что, им-то каково там. Давеча новый наш бригадир Никола Матренин и говорит: де нам морозы не так страшны, — те супостаты, фашисты, коченеют на морозе, как эти тараканы.

— Так им и надо, — сказал Васька. — А вдруг лето не придет, что тогда?

— А уж умрем, поди, все без лета, — предполагает бабушка.

— А хватит ли картошки до лета?

— Хватит, пожалуй, а не хватит, у людей попросим. Небось не дадут с голода помереть. Я вот тебе репу из погреба принесу, хочешь ли?

— Неси давай.

Так вот и беседует Васька с бабушкой день-деньской. Печку ли она топит, сметану ли мешает, лучину ли щеплет, Васька все тут. И невеселый, не как прежде задумчивый какой-то стал. То ли повзрослел, то ли заболел. И на улицу идти не хочет, а все молчит да о чем-то думает.

— Ты чего, Васенька? — обеспокоится бабушка, — Что ты закручинился, соколик?

— Морозы надоели, зима.

— Правда, Васек. Всем надоела зима. Она у нас ведь длиннющая.

От зимы потерпел и дед Петр. Как-то ему надо было идти сторожить. А стало мести, в трубе заподвывало.

— Не заблудись давай, — напутствовала старика бабушка.

— Да ведь по дороге пойду, — буркнул тот. Завернул, как обычно, в тряпку три или четыре картошины, краюху хлеба, соли, икнул и пошел.

Да, видно, взбесилась в ту ночь вьюга. Ни зги не видно. Сбился с дороги старик, подумал: «Хоть бы не околеть мне, как та ворона». Только под утро пришел домой, не дед, а сугроб. Застыл весь. Заблудился, говорит, под елкой всю ночь просидел. Глянул утром, а деревня-то под носом. Тьфу тебе-ка!

Обеспокоенный председатель заглянул в избу.

— Ты чего, Петруша, не сторожил ночью?

— Не сторожил.

— Да заблудился он, Иван Прокопьевич, — вступилась бабушка. — Не ругай ты его. Так уж мело ночью. Всю ночь под елкой просидел.

— И огня-то добыть не смог, — вставил дед простуженным голосом. — С одной-то рукой где там.

Иван Прокопьевич рассмеялся и похлопал деда по плечу:

— Эх ты, Иван Сусанин.

— Ты чего это, Прокопьевич, — робко заговорила бабушка, — вроде как и лицом посветлел нынче.

— Верно, Парасковья. Жмут наши на всех фронтах. Вот увидишь, скоро конец войне.

— Вот оно что, — задумчиво сказала бабушка.

— Давай топи ему баню да парь как следует, чтобы не заболел, чтобы до победы дожил, своими глазами увидел конец извергов.

Кивнул на прощанье Иван Прокопьевич и зашагал к Василисе, которая уже ходила после болезни.

— Эк тебя перевернуло, — сказал он, глядя на ее исхудавшее лицо.

— Ничего, Прокопьич. Встала уж теперь на ноги.

— Пишет ли Федор твой?

— Пишет, недавно письмо прислал. Жив пока, ничего. Только бы вот вернулся.

— Вернется, Василиса, вернется. Не пройдут им даром бабьи слезы.

— Только бы уж вернулся, — тихо сказала Василиса. — А мне больше ничего и не надо.

Ходил от избы к избе Иван Прокопьевич, беседовал с людьми. На фронт больше не просился. Понимал, что и тут у них фронт. И тут идет война, и есть раненные смертельно и убитые наповал горем. Это те, которым уж не доведется испытать радость встречи. Многое понял в эту зиму Иван Прокопьевич.

10

Раз уж такое дело, баню надо топить да парить старика. Истопили баню, дед посмотрел и говорит:

— Давай топи еще, чтоб каменья докрасна накалились. Топи пуще, чего дров жалеть. Все нутро остыло.

Потопили еще. Выпарился дед, прогрелся до костей, а домой пришел, на печку залез.

Потом Васька с бабушкой пошли в баню. Кадка с горячей водой, кадка с холодной водой. А окошечко махонькое, и видишь в него одни только белые сугробы.

— Мойся, Вася. Грязи-то, поди, накопил. Да плесни на каменницу.

Плеснул ковшиком. С шипеньем взлетел жгучий пар от черных камней. Васька пригнул голову к полу.

После бани долго пили чай, потом управлялись, давали корове сена, овец поили.