В кривом зеркале

Он-то хотел. Но не настолько же! За два с половиной месяца Ярослав так и не сумел привыкнуть к изыскам сельской жизни. То о цепь споткнется. То молоко на припечке опрокинет. То, удирая от взбеленившейся коровы, в крапиву угодит.

И все равно в деревне ему нравилось. Нравилась и школа-интернат, в которую его приняли как дорогого гостя. Нравился и клуб, где ему выделили комнату для мастерской. Нравились и первые живописные работы, вывешенные заботливой директрисой в уютном интернатском коридоре. Нравились будущие тесть и теща. Нравились соседи и окружающие поля. Нравилось чистое небо и ослепительно яркое солнце.

Никогда прежде он не чувствовал себя настолько влюбленным в жизнь. И настолько свободным для этой любви. Правда, порой появлялись сомнения, будоражили душу тревоги. Но что взять с простого учителя? Да еще школы-интерната для детей с психофизическими особенностями, куда мужчину с высшим образованием никаким арканом не притянешь? Впору подобных раритетов на руках носить. И ведь носили, пусть и в самом что ни есть переносном смысле! Что тоже не могло не нравиться. Тридцать пять часов честных и откровенных разговоров на любимые исторические темы — а все-таки пригодилось его педагогическое со специализацией «История. Обществоведение», еще как пригодилось! Как и школа искусств, которую он окончил в детстве.

Теперь Ярослав писал взахлеб. Брал уроки у самого Собесского. И очень надеялся, что тому понравятся маячившие на горизонте результаты.

Красавица Феофила к категории нравящихся вещей не относилась. Ее он обожал. С первого взгляда и до последнего вздоха — как не раз успел уверить себя. И очень торопился засвидетельствовать свои чувства в установленном законом порядке.

— А че торопиться-то? — удивлялся будущий тесть. — Чай, не на пожар. И не беременные еще.

— Тьфу на тебя! — волновалась будущая теща. — Накаркай тут! Потом от стыда на улицу не показаться будет. Может, любовь у них.

— Любовь! Скажешь тоже! Сериалов насмотрелась, мать! Какая может быть любовь в двадцать первом веке?

— Да ты на детей погляди, — вздыхала Саломея Григорьевна, утирая слезы, — глаз друг от друга не отводят. Ярик из города в глушь переехал, нашу фамилию взять решил. Ты в двадцатом веке с такими оборотами сталкивался?

— А куда ему деваться? Пукель — даже звать человека неудобно — и кому пришла в голову мысль такую фамилию людям подарить? А у нас все как у людей — Трубилами были, Трубилами и останемся. Ежели чуточку повезет, до правнуков фамилия дойдет. Я уже и надеяться перестал, а тут все внучки Трубилами будут. Имена только останется подобрать, чтоб на всю округу звучало. Ты в святцах-то покопайся. А я у своего ксендза поспрашаю, Феофилу-то он нам отжалел. Звучит что та песня — Феофила Трубило! Надо было отдавать дочку в артистки — без всякого псевдонима обошлась бы.

— Обойтись-то, может, и обошлась, а вот Ярослава прошляпила бы однозначно, — высказала мнение Саломея Григорьевна.

— Твоя правда. Но со свадьбой можно было бы повременить. И все по-людски устроить.

— Устроим. Вот вернутся из своего Парижу, тогда и народ соберем. Как раз бураки сдадим, поросенка заколем, самогоночка поспеет. Ох, и загудим! Давненько в наших краях свадеб не гуляли. Молодежь вся по агрогородкам разъехалась. А старикам одни похороны остались для застолий.

— Ничего, наши-то, кажись, никуда не собираются.

— Дай Бог! Места-то красивущие, опять же, автострада рядом почти. Живи и радуйся. И все-таки молодец Ярослав, что вместо свадьбы Филочку в заграницу вывезет — всю жизнь мечтала девочка. Они уж с фотографом парижским договорились насчет какой-то сессии. Будет чем кумушек моих удивить. А ты говоришь: как у людей. У нас еще лучше все получится, лишь бы только жили.

— А куда им деваться? Природа шепчет, работа под боком, сами молодые да красивые…

За пригорком грязь кончилась. Горе-путешественники выбрались на сухую полоску травы и уселись рядышком. Передохнуть. И переодеться. Для начала поцеловались. Потом Феофила вытащила из сумки пакет с обувью. Стянула сапоги.

— Хорошо!

— Не то слово… — Ярослав огляделся вокруг. — Не то слово…

Осень не уставала удивлять. Каждый час она преподносила новые сюрпризы искушенному наблюдателю. То листопад под искристым солнечным ливнем устроит, то осинник багрянцем осыплет. То добавит позолоты в ажурное березовое кружево.

С пригорка окрестности Престижного открывались мастерски выполненной панорамой. Бесконечное желто-зеленое море до самого горизонта волновали причудливые волны — чуть тронутые золотом купины ракит у реки, темнеющий голубыми оттенками ельник на горизонте, пламенеющие кораблики-клены вдоль старой уютной аллеи. Среди высоких волн четко обозначались тугие соломенные поплавки-цилиндры цвета старого золота. Перечеркнутое шоколадными ветвями небо напоминало шедевры графики. Наполненные ветром облака-паруса манили в загадочные бирюзовые дали.