В крови

Смелый гачаг был родом из оймака[16] Гылынчлар, родился и вырос в деревне. Зимовал их оймак в низовьях, на ханских землях, на лето же поднимался в горы. Сафар вырос сиротой, отец его был убит в сражении под Нахичеванью. Был у них клочок земли, с трудом перебивались: уплатят все подати и поборы и кое–как кормятся до весны… После смерти отца совсем стало тяжело, но односельчане не оставили в беде: помогали и посеять и собрать урожай. Вырос Сафар, вошел в года; теперь уж он и один легко управлялся с хозяйством. Силы ему было не занимать — высокий, широкоплечий, смуглолицый, Сафар был из тех молодцов, которые берут призы на скачках, метко стреляют, лихо рубятся. Девушки и молодицы только вздыхали да томились, завидев Сафара, парни безропотно подчинялись ему, старики хвалили за дерзость и бесстрашие.

Как–то раз в пору уборки приехал чиновник, согнал крестьян убирать урожай на ханских землях: косить, молотить, ссыпать в мешки. Сафара, понятно, тоже не забыли. Скосили крестьяне хлеб, снопы перевезли на ток, начали молотить. Старшина прохаживался рядом, зорко посматривал по сторонам… Вечером, когда стемнело и пришлось прекратить молотьбу, старшина, опасаясь, как бы крестьяне не польстились на ханский хлеб, взял да и пометил неполные мешки — крест нарисовал на пшенице. А ночь выдалась ветреная, утром он пошел проверять свои метки, глядь — крестов–то и нет.

Старшина взбеленился.

— Кто воровал пшеницу?! — а у самого от злости глаза на лоб лезут.

Молчат крестьяне. Он снова орет, схватил двоих за руки.

— Кто украл?! Говорите, сукины дети, не то шкуру спущу!

А одним из тех, на кого он набросился, как раз Сафар оказался. Не по нутру пришлось смельчаку такое обхождение.

— Зря орешь, старшина! — сказал он. — На что нам твоя пшеница — небось и без нее не сдохнем!

Тот, конечно, не ожидал подобной дерзости.

— Ты, — кричит, — бунтовать?! Против ханской воли идешь?!

Крикнул нукеров — привязать парня к дереву да проучить розгами, чтоб помнил. Только не на того напали — вырвался Сафар из рук нукеров, схватил косу и на старшину!.. Тот так и рухнул, из горла — кровь фонтаном, — а Сафар на коня и прямиком — к ущелью, только его и видели…

Вот с того самого дня и стал Сафар гачагом и скрывался в горах и в лесах. Гроза старшин, ханских чиновников и военачальников с бедняками обходился по–дружески, был и защитником и покровителем. Стоило Сафару появиться в деревне, к нему тотчас являлись жалобщики. Сафар собирал аксакалов, устраивали совет и тут же, на месте, карали виновного.

Ткач и позументщик Кязым был земляком Вагифа, когда–то они вместе учились в школе. Во времена Надир–шаха Кязым воевал, не раз бывал ранен, мастерскую его сожгли.

Когда сын Панах–хана Мехралы–бек занялся укреплением Шушинской крепости, Кязым вместе с другими казахцами перебрался в Шушу. Поначалу ему пришлось поступить подручным в мастерскую одного тебризца, но когда благодаря междоусобицам караванные пути из Ирана оказались отрезанными и стал ощущаться недостаток в тканях, Кязым, поднакопив деньжонок, открыл собственную мастерскую. Ткацкое дело в Шуше расширялось, и вскоре он вместо землянки построил небольшой домик.

Вагиф не чурался земляка–простолюдина, помогал всем, чем мог, и позументщик хорошо знал дорогу в его дом. Теперь он тоже решил наведаться к Вагифу — потолковать, попросить совета.

Вагиф велел просить сразу как только слуга доложил о Кязыме. Гость разулся и, несколько робея, вошел в комнату. Вагиф сидел на своем обычном месте, писал стихи.

— Хо! Кязым, — весело воскликнул он, увидев земляка, и положил перо. — Ну здравствуй, здравствуй!..

Вагиф указал ему место подле себя.

Кязым, благодарственно сложил на груди руки, несколько раз склонил в поклоне голову и пристроился на тюфячке возле хозяина.

— Ну, какая беда тебя привела? — Вагиф приветливо взглянул на гостя.

— Благодарствуй, ахунд! Есть одно дельце… Никак решить не могу…

— А что такое? — заинтересовался Вагиф.

— Да вот с дочкой морока… Как говорится, час от часу не легче… Гачаг Сафар породниться надумал!

— Гачаг Сафар?! — Вагиф удивленно глянул на гостя. — Это как же так?

— Я и сам толком не пойму… Прислал свата — вот и думай, как хочешь: и отдать боязно, а не отдашь, как–бы беды не нажить! Ехать на ишаке срамно, а свалиться с него еще хуже!..

— Постой, постой!.. Неужели гачаг сам не понимает: — какая может быть женитьба, когда у него самого всего и хозяйства что конь под седлом?

— Вот то–то и беда, что не понимает. Знал бы грешник, что грешит, может и греха бы не было!..

— Да… — Вагиф призадумался. — Ну, а чем я тебе могу помочь?

— Да видишь, ахунд, парень–то что твердит: объявиться хочу. Пускай, дескать, хан меня простит, я честным трудом жить буду!

— Значит, гачаг Сафар надумал покончить с этой жизнью? Но ведь если что не так, у хана разговор короток: устроит суд и повесит!

— Клянется, что верой и правдой служить будет!..

Вагиф помолчал, задумчиво разглядывая агатовый перстень на мизинце правой руки.