В кварталах дальних и печальных

…Слоняясь по окраинным дворам,
я руку жал убийцам и ворам.
Я понимал на ощупь эти руки:
не раз они заламывались в муке.
Ты жаждешь денег? Славы? Ты? Поэт?
Но, извини, как будто проще нет
пути, чтоб утолить подобны страсти:
воруй, и лги, и режь, и рви на части.

…Кто в прошлой жизни нищим все раздал,

в богатстве, славе жил, а умирал
в пещере мрачной, в бедности дремучей,
тот в этой жизни — и представься случай —
(с гордыней ведь не справится душа)
ни жалости не примет, ни гроша.

1996

Почти элегия

Под бережным прикрытием листвы
я следствию не находил причины,
прицеливаясь из рогатки в
разболтанную задницу мужчины.

Я свет и траекторию учел.

Я план отхода рассчитал толково.
Я вовсе на мужчину не был зол,
он мне не сделал ничего плохого.

А просто был прекрасный летний день,

был школьный двор в плакатах агитпропа,
кусты сирени, лиственная тень,
футболка «КРОСС» и кепка набекрень.
Как и сейчас, мне думать было лень:
была рогатка, подвернулась …

1996

У телеэкрана

Уж мы с тобой, подруга, поотстали
от моды — я живой и не вдова ты,
убили этих, тех — не убивали,
повсюду сопляки и автоматы.
Я не могу смотреть на эти лица,
верней — могу, но не могу представить,
что этот бедный юноша-убийца
и нас убил, разрушив нашу память.
…Давай уйдем, нам Петр откроет двери,
нас пустят в Рай за жалость и за скуку…
О, если бы я мог еще поверить
во что-то неземное — дай мне руку.

1996

1997

«Над саквояжем в черной арке…»

Над саквояжем в черной арке
всю ночь трубил саксофонист.
Бродяга на скамейке в парке
спал, постелив газетный лист.

Я тоже стану музыкантом

и буду, если не умру,
в рубахе белой с синим бантом
играть ночами на ветру.

Чтоб, улыбаясь, спал пропойца

под небом, выпитым до дна, —
спи, ни о чем не беспокойся,
есть только музыка одна.

1997, июнь, Санкт-Петербург

«Как пел пропойца под моим окном!..»

Как пел пропойца под моим окном!
Беззубый, перекрикивая птиц,
пропойца под окошком пел о том,
как много в мире тюрем и больниц.

В тюрьме херово: стражники, воры.

В больнице хорошо: врач, медсестра.
Окраинные слушали дворы
такого рода песни до утра.

Потом настал мучительный рассвет,

был голубой до боли небосвод.
И понял я: свободы в мире нет
и не было, есть пара несвобод.

Одна стремится вопреки убить,

другая воскрешает вопреки.
Мешает свет уснуть и, может быть,
во сне узнать, как звезды к нам близки.

1997

«Зависло солнце над заводами…»