В кварталах дальних и печальных

У современного героя
я на часок тебя займу,
в чужих стихах тебя сокрою
поближе к сердцу моему.

Вот: бравый маленький поручик,

на тройке ухарской лечу.
Ты, зябко кутаясь в тулупчик,
прижалась к моему плечу.

И эдаким усталым фатом,

закуривая на ветру,
я говорю: живи в двадцатом.
Я в девятнадцатом умру.

Но больно мне представить это:

невеста, в белом, на руках
у инженера-дармоеда,
а я от неба в двух шагах.

Артериальной теплой кровью

я захлебнусь под Машуком,
и медальон, что мне с любовью,
где ты ребенком… В горле ком.

1999

На мотив Луговского

Всякий раз, гуляя по Свердловску,
я в один сворачиваю сквер,
там стоят торговые киоски
и висит тряпье из КНР.

За горою джинсового хлама

вижу я знакомые глаза.
Здравствуй, одноклассница Татьяна!
Где свиданья чистая слеза?

Азеров измучила прохлада.

В лужи осыпается листва.
Мне от сказки ничего не надо,
кроме золотого волшебства.

Надо, чтобы нас накрыла снова,

унесла зеленая волна
в море жизни, океан былого,
старых фильмов, музыки и сна.

1999

«На фоне граненых стаканов…»

М. Окуню[74]

На фоне граненых стаканов
рубаху рвануть что есть сил…
Наколка — Георгий Ива

нов —на Вашем плече, Михаил.

Вам грустно, а мне одиноко.

Нам кажут плохое кино.
Ах, Мишенька, с профилем Блока
на сердце живу я давно.

Аптека, фонарь, незнакомка —

не вытравить этот пейзаж
Гомером, двухтомником Бонка…
Пойдемте, наш выход, на пляж.

1999

«Подались хулиганы в поэты…»

Подались хулиганы в поэты,
под сиренью сидят до утра,
сочиняют свои триолеты.
Лохмандеи пошли в мусора —

ловят шлюх по ночным переулкам,

в нулевых этажах ОВД
в зубы бьют уважаемым уркам,
и т. д., и т. п., и т. д.

Но отыщется нужное слово,

но забродит осадок на дне,
время вспять повернется, и снова
мы поставим вас к школьной стене.

1999

«Так я понял: ты дочь моя, а не мать…»

Так я понял: ты дочь моя, а не мать,
только надо крепче тебя обнять
и взглянуть через голову за окно,
где сто лет назад, где давным-давно

сопляком шмонался я по двору

и тайком прикуривал на ветру,
окружен шпаной, но всегда один —
твой единственный, твой любимый сын.

Только надо крепче тебя обнять

и потом ладоней не отнимать
сквозь туман и дождь, через сны и сны.
Пред тобой одной я не знал вины.

И когда ты плакала по ночам,

я, ладони в мыслях к твоим плечам
прижимая, смог наконец понять,
понял я: ты дочь моя, а не мать.

И настанет время потом, потом —

не на черно-белом, а на цветном
фото, не на фото, а наяву
точно так же я тебя обниму.

И исчезнут морщины у глаз, у рта,

ты ребенком станешь — о, навсегда! —
с алой лентой, вьющейся на ветру.
…Когда ты уйдешь, когда я умру.

1999

«Я зеркало протру рукой…»