В кварталах дальних и печальных

Когда в подъездах закрывают двери
и светофоры смотрят в небеса,
я перед сном гуляю в этом сквере,
с завидной регулярностью, по мере
возможности, по полтора часа.

Семь лет подряд хожу в одном и том же

пальто, почти не ведая стыда,
не просто подвернувшийся прохожий —
писатель, не прозаик, а хороший
поэт, и это важно, господа.

В одних и тех же брюках и ботинках,

один и тот же выдыхая дым,
как портаки на западных пластинках,
я изучил все корни на тропинках.
Сквер будет назван именем моим.

Пускай тогда, когда затылком стукну

по днищу гроба, в подземелье рухну,
заплаканные свердловчане пусть
нарядят механическую куклу
в мое шмотье, придав движеньям грусть.

И пусть себе по скверу шкандыбает,

пусть курит «Приму» или «Беломор»,
но раз в полгода куклу убирают,
и с Лузиным Серегой запивает
толковый опустившийся актер.

Такие удивительные мысли

ко мне приходят с некоторых пор.
А право, было б шороху в отчизне,
когда б подобны почести — при жизни,
хотя, возможно, это перебор.

1999

«В обширном здании вокзала…»

Путь до Магадана недалекий,

поезд за полгода довезет…

Горняцкая песня

В обширном здании вокзала
с полуночи и до утра
гармошка тихая играла:
«та-ра-ра-ра-ра-ра-ра-ра».

За бесконечную разлуку,

за невозможное прости,
за искалеченную руку,
за черт те что в конце пути —

нечетные играли пальцы,

седую голову трясло.
Круглоголовые китайцы
тащили мимо барахло.

Не поимеешь, выходило,

здесь ни монеты, ни слезы.
Тургруппа чинно проходила,
несли узбеки арбузы …[69]

Зачем же, дурень и бездельник,

играешь неизвестно что?
Живи без курева и денег
в одетом наголо пальто.

Надрывы музыки и слезы

не выноси на первый план —
на юг уходят паровозы.
«Уходит поезд в Магадан!»

1999

Море