В лабиринтах судьбы

– Ах вы, грёбаные халаты! – изрыгнул Торсан и швырнул одну за другой две гранаты. Одну в окно, другую – под дверь.

– Лови ворота, командир! – крикнул он Жигарёву, бравируя.

Дым ещё не рассеялся, а сержант, крикнув рядовому: «За мной!» исчез в свободном проёме. Следом ворвались Жигарёв и Даничкин.

В доме находились четыре женщины и пятеро мужчин. Женщины были в парандже. Мужчины стояли с поднятыми руками. Афганцы сбились в кучу, ждали расправы. На полу лежали два трупа – результат разорвавшейся гранаты.

– Вот те на! – удивился Жигарёв. – А где же комитет?

– Он перед тобой, – раздался за спиной голос Соловьёва.

Замполит как будто находился в доме уже давно и сейчас неожиданно вышел из укрытия.

– Разве это комитет? Балаган какой-то! – высказался Жигарёв.

– Тогда кто стрелял и почему?

– Не знаю.

– То-то же. Это и есть комитет. В отличие от наших партийцев они заседают без сукна и графина с водой. Торсан! – крикнул он сержанту. – Знаешь, что надо делать с убийцами боевого товарища?

– Так точно, товарищ старший лейтенант! В расход!

– Действуй!

– Сержант, косая сажень в плечах, достал детонирующий шнур и обвязал им шеи афганцев. Лицо Торсана полиняло, словно новая портянка после изнурительного перехода в горах. Или это только показалось Сергею в бликах мерцающего фонаря, но глаза исполнителя приговора горели всё-таки нездоровым блеском. Сержант приблизил огонёк зажигалки и поджёг шнур. Раздался взрыв. Обезглавленные трупы упали на пол.

– На выход! – скомандовал Соловьёв.

– А этих…куда? – спросил Даничкин.

– Потом. Они не комитетчики. «Стукач» подсунул нам дезу. Настоящие партийцы где-то рядом и далеко уйти не могли. Кишлак оцеплен, и Оборин в любом случае поднял бы стрельбу.

Сергей посмотрел на обезглавленные трупы и медленно двинулся к проёму.

За домом Соловьёв приказал построиться.

– Мы не выполнили приказ, не обнаружили комитет и не уничтожили его. Вам предстоит сейчас вывести на площадь всех жителей кишлака. Я заставлю их выдать настоящих комитетчиков. Они здесь, не сомневайтесь. И мы выполним задачу, чего бы это нам не стоило.

Замполит связался с Обориным, доложил о принятом решении.

– «Духи» попытаются смыться из кишлака. Думаю, наши бойцы достойно встретят беглецов? – проговорил он в конце доклада

Что ответил командир, никто не слышал. Но, судя по выражению лица Соловьёва, ответ состоял из большого набора нелитературных слов.

На площадь согнали всех жителей, за исключением тех, кто надёжно спрятался или не мог передвигаться. Солдаты во главе с сержантом Торсаном подожгли дом, который только что покинули. За спинами жителей заполыхало зарево. Стало светло, как днём. Соловьёв вышел перед афганцами и совершенно неожиданно для всех заговорил на фарси.

– Я знаю, что члены исламского комитета находятся сейчас среди вас. Требую немедленно показать на них пальцем. Покажите и на тех, кто стрелял. Если вы не сделаете этого, мною будет отдан приказ солдатам, и они расстреляют вас.

– Ну и фрукт наш Соловей, – шепнул Даничкин на ухо Жигарёву. – Вылитый каратель. И говорит без переводчика, чтобы мы не знали, о чём он толкует с населением.

– Он действует по инструкции Сурмягина. Думаю, и Оборин всего не знал.

– Может, остановим спектакль?

– Поздно, Костя.

Соловьёв был настроен решительно.

– Повторяю ещё раз. Покажите на тех, кто стрелял, и кто из присутствующих здесь является членом исламского комитета.

Люди стояли, не шелохнувшись. На угрюмых лицах не отражалось страха, они были полны ненависти. Их взгляды обращены к Соловьёву. Замполит достал пистолет и вызвал из толпы мужчину средних лет.

– Не скажешь, кто стрелял – буду стрелять я.

Афганец не проронил ни звука. Соловьёв направил пистолет на мужчину и нажал курок. Афганец упал. В глазах у стоящих – всё та же ненависть. Ни страха, ни ужаса. В их душах только вера в Аллаха и долг перед ним.

Расстреляв семь человек, замполит понял бесполезность затеянной им психологической борьбы. Такая преданность Аллаху показалась ему непостижимой, и он принял для себя решение расстрелять всех. Он ожидал плача, стонов, криков, мольбы – чего угодно, только не того, что видел сейчас. В нём закипал гнев и ненависть ко всему происходящему.

– Сейчас мы отрежем мужикам яйца, чтобы в дальнейшем они не плодили себе подобных, – произнёс Соловьёв уже по-русски.

– Даничкин и Жигарёв словно окаменели, не в силах повлиять как-либо на взбесившегося карателя. Их лица приняли скорбно-каменное выражение и как будто посерели, превратившись в изваяния. Соловьёв громко шипел и чеканил слова, словно вбивал их, как в гроб гвозди. Слова были тяжелы и давили на психику солдат. Казалось, ещё мгновение и группа взбунтуется, не подчиняясь приказу офицера. Но расстрелу не суждено было свершиться. Из окна соседнего дома, заглушая истеричную тираду Соловьёва, заработал пулемёт. Замполит, взмахнув руками, упал замертво. В след за ним повалились на землю прапорщик Мокрушкин и сержант Таджибаев. Солдат Ромашкин бросился в сторону, но пуля настигла и его. Жигарёв очнулся первым и прокричал: