В лабиринтах Зазеркалья…

Все принципиальные позиции марксизма, все основы его теории пролетарской революции, все эти неопределенности и сложности абсолютно чужды Ленину, для которого «известная ступень» означает, что сроки её действительно известны, и что «быстро» не имеет разных степеней «быстроты», как булгаковская осетрина – «первой» и «второй свежести». Если по Марксу «время» революции установлено быть не может, подобно часу и минутам землетрясения, наводнения, извержения вулкана, то Ленин готов указать его нам с арифметической точностью: «сегодня еще рано, а завтра будет поздно». Между такими «сегодня» и «завтра», заметили бы основоположники, совершаются не социальные революции, а политические перевороты.

В системе ленинских идей человеческому индивиду, общегуманистическим представлениям о личности отводилось гораздо меньше места, чем в «человекоцентристских» воззрениях Маркса, ибо, в отличие от раннего Маркса, Ленин никогда не проходил гегелевской школы идеализма. Гегель интересует Ленина только своей диалектикой, переведенной в материалистическое измерение. Зато учение о высшей фазе коммунизма Ленин перенял безо всяких колебаний и никакому пересмотру никогда не подвергал. «Высшая фаза», в силу «безразмерной» отдаленности и неопределенности, в текущий момент ни к чему не обязывала. Как предположение «чистого разума» она была неопровержима. Больше того, и это главное, своим прекраснодушием и утешительной «сказочностью» она позволяла смягчать все жестокости и уродства «низшей фазы», создавать ей некий философско–социологический противовес.

Ленин ссылался на французский утопический социализм как на один из «трех источников марксизма», хотя трудно сказать, было ли это комплиментом, учитывая, что сами Маркс и Энгельс отрицали за утопическим социализмом в эпоху вполне определившихся форм классовой борьбы «всякий теоретический смысл и всякое теоретическое оправдание». В отличие от Маркса и Энгельса, Ленин ни в ранних, ни в поздних работах, ни в теоретических посылках, ни в практической деятельности не был ни утопистом, ни «кремлевским мечтателем», каким он показался Уэллсу, истинному мечтателю, который возвёл «мечтания» в художественный жанр, оставаясь при этом в социальных оценках современной ему жизни чистейшей воды реалистом.

Между тем, в идеях утопического социализма большевикам было чем поживиться. Конкретные социальные фрагменты изобретаемого общественного устройства в виде гипотез щедро разбросаны по сочинениям знаменитых утопистов – со времен античности по вторую половину 19 века включительно. Так, в учении Платона абсолютизировалась идея мощного государства со строгой «классовой» иерархией и привилегиями. Т. Мор рассматривал труд как всеобщую обязанность, пропагандировал распределение по потребностям, но при общественной организации питания, лечения и досуга, то есть контроле этих потребностей – вплоть до надзора за благопристойностью личной жизни граждан. Т. Компанелла исходил из кастового руководства обществом и системы государственного воспитания. Р. Оуэн готов был исключить из этой системы религию. Фурье мечтал о крупном коллективизированном сельском хозяйстве и трудовых армиях. Сен–Симон считал необходимым государственное планирование промышленного и сельскохозяйственного производства.

Любопытно, что при всех расхождениях ленинизм постоянно пользуется схемами, понятиями и в целом языком марксизма, ни в чем открыто не оспаривая важнейших его положений. Так, напрямую перекочевывает из марксизма в ленинизм, наряду с концепцией «двух фаз коммунистического общества» и «переходного периода», весьма привлекательная для большевиков идея «непрерывной революции». Ленин просто переименовывает революцию в «мировую», а Л. Троцкий – в «перманентную». В последние годы жизни Ленин признавался, что без расчета на мировую революцию он не решился бы на Октябрь. Однако уже после разгрома революций в Германии и Венгрии стало ясно —

Россия оказалась в полном одиночестве, один на один с задачей построения никому не ведомого «социалистического» общества. Что же касается других идей, имевших достаточно строгую экономическую мотивацию и логику, то они, при сохранении внешней, словесной, оболочки, были переведены Лениным в совершенно иную систему социального мышления и политических задач. Ему предстояло определить, что же представляет из себя «низшая», а следовательно – более близкая по времени, «фаза коммунизма», какие закономерности общественного развития проявятся на этом этапе, почему революция в России будет называться «пролетарской», какие социальные силы будут двигателями исторического прогресса, какие пути, формы и сроки её осуществления.