В лесах Пашутовки

Особый успех выпал на долю лирических песен. Как видно, Надя хорошо знала секрет дальних уголков человеческой души, где мы обычно храним свои потаенные чувства и мечты. Как зачарованные, забыв про тесноту и духоту, забыв про лагерные невзгоды и лишения, слушали мы этот голос, каждый звук которого стучал в заветные двери наших сердец. От этих звуков замирала душа, перехватывало дыхание и даже кровь, казалось, застывала в жилах. Когда прозвучала последняя песня, в зале какое-то время стояла полнейшая тишина, сменившаяся громовой овацией, обвалом, бурей аплодисментов…

Не так уж много в лагере развлечений, но одно из них, несомненно, пение, печальное и негромкое. Оно вело нас сквозь лагерный ад, помогало сохранить душу и человеческий облик. Сердечная мелодия — лучший друг заключенного. Это трудно оценить на свободе, по ту сторону колючей проволоки, где песня не имеет такого важного, критического значения. В лагере делают все, чтобы превратить тебя в рабочего вола, покорно тянущего свою лямку, лишенного чувств, памяти, устремлений. Проклятые лагеря! И вот откуда-то доносит ветром простой мотив, звуки далекой песни, а с ними летит в твою душу надежда: еще не сказано последнее слово, будет еще жизнь, и счастье, и любовь, всё это еще ждет тебя где-то там, за горными хребтами тьмы.

Прошли годы с тех пор, как мы вышли на свободу. Певица Надежда Ракитова известна сейчас во всех концах страны, ее муж Алексей Гаврилов — главврач хирургического отделения Четвертой больницы. У них двое детей. Надя часто уезжает из дома на гастроли, и тогда внуки остаются на попечении бабушки Сары Михайловны.

А я по-прежнему работаю терапевтом. Есть в этом мире и другие дела, требующие моего участия, — как, например, отдать дань верности печальным ивритским буквам. И вот выпало мне записать этими буквами странную историю наших дней, рассказ о Наде Ракитовой и Алеше Гаврилове.

1968

Об авторе

Цви-Ѓирш (Григорий Израилевич) Прейгерзон (1900–1969) родился в городке Шепетовка, на Волыни. Ровесник века, он на себе испытал все его тяготы и немыслимые катаклизмы. По хасидским местечкам Польши, Украины и Белоруссии прокатились фронты Первой мировой войны; ужасающие погромы гражданской смуты раз за разом несли их жителям разрушение, насилие, смерть. Цви видел это своими глазами, прятался от погромщиков в ямах и на чердаках, воевал с бандитами в составе Красной армии, а с установлением советской власти, как и многие другие молодые люди из обугленных, едва живых, истекающих кровью местечек, уехал учиться в столицу.

Окончив Горный институт, он стал виднейшим специалистом в области обогащения угля, автором учебников, обожаемым преподавателем нескольких поколений советских горняков. Но никто из его учеников понятия не имел, что при этом Прейгерзон еще и писал замечательные рассказы на иврите — языке, который любил с раннего детства. Писал втайне, в стол, прячась даже от домашних — ведь в Стране Советов иврит был запрещен как язык раввинов и лавочников. В Земле Израиля, куда писателю удавалось пересылать свои произведения, его печатали под псевдонимом А. Цфони.

Во время войны с фашизмом, налаживая для страны производство угля в Караганде, он начал роман «Когда погаснет лампада», вписывая ивритские слова между строчками тома «Капитала». Увлечение ивритом не прошло безнаказанным: в 1949 году Прейгерзон был арестован в рамках кампании борьбы с космополитами. Сидел в Воркуте, вышел шесть лет спустя и вернулся к преподаванию и, конечно, к писательству на иврите, главному делу своей жизни, — снова в стол, снова тайком от всех, даже от детей.

Этот подвиг верности языку кажется непредставимым. В самом деле, разве может писатель обойтись без своей языковой среды — без книг, газет, радиопередач, концертов, театральных спектаклей, живой дискуссии, уличного жаргона, элементарных бытовых разговоров? Как может он творить в полной глухоте, словно в барокамере, лишенный обратной связи, собеседника, возможности просто перекинуться словом на запретном, забытом, задавленном языке?

Прейгерзон смог. В одиночку он представлял собой почти все некогда роскошное древо российского иврита. Оторванный от стихии живого языка, он был сам себе и академией, и школой, и «Габимой», и Еврейским университетом. Он писал об исчезнувшем мире еврейских местечек на переломе эпох, в огне погромов, революций и войн. Именно ему суждено было запечатлеть три последних десятилетия этого мира, окончательно ушедшего, вернее, зарытого в расстрельные рвы, вылетевшего пеплом из труб крематориев в первой половине 40-х годов XX века. Именно Цви Прейгерзон поставил последнюю точку в летописи, начатой И.-Л. Перецом, Шолом-Алейхемом и другими певцами хасидских местечек. В этом и заключается его важнейшее значение для мировой литературы и мировой истории.

Книга «В лесахПашутовки» потрясает, оглушает — как может оглушить крик огромной толпы на площади. — Дина Рубина

Этот человек хранил огонь иврита, не давая ему угаснуть. — профессор Михаэль Занд, исследователь литературы