В лесах Пашутовки

Алешенька! Мой дорогой друг! В первых строках своего письма сообщаю тебе, что Никитин больше не хочет учить меня пению. Он говорит, что настало мне время перейти на более высокую ступень. И что ты думаешь, Алешенька? Он заставил меня подать документы в консерваторию! Я ему сказала: Петр Александрович, мне уже двадцать восемь! Это же смешно, какая консерватория? Но какое там! Он просто не захотел ничего слушать. Я люблю его как отца, но он ужасно упрямый, этот Никитин.

В общем, я пошла на экзамены. И представь себе, никто не смеялся. Я спела романс Глинки и арию графини из «Пиковой дамы», и, по-моему, неплохо. Так что теперь я студентка консерватории! Хотя для этого пришлось уволиться с фабрики. Зато мне дали стипендию и место в студенческом общежитии. Что скажешь на это, Алешенька?

Затем Надя обязательно просила Алешу не забывать ее, чтобы помнил, что есть на свете женщина, которой он должен быть верен и которая верна ему и любит его всеми силами своей души. В конце каждого письма Надя сообщала об очередной посылке с продуктами и вещами и задавала один и тот же вопрос: «Как там живется, в лагере?»

А как в лагере? Сегодня как вчера, и завтра как сегодня. Течет-крутится медленная однообразная жизнь, неделя за неделей, месяц за месяцем, год за годом. В начале марта умер Усатый, обожаемый властитель, сгубивший тысячи, десятки тысяч, миллионы людей — многих из них без вины и без причины. Пока его преемники проверяли и решали, что к чему, мало что изменилось в нашей лагерной жизни. В грязных бараках по-прежнему гноили людей, молодость, надежды. Перемены и послабления начинались робко, шажок за шажком. Лишь год спустя режим смягчился настолько, что заключенным разрешили свидания с родными и близкими. В начале мая заключенного Гаврилова вызвали к начальнику лагеря подполковнику Козлову. В приемной начлага сидела женщина.

Да-да, это была Надя Ракитова, приехавшая на свидание к мужу. Красиво одетая дама с тонким лицом, на котором застыла напряженная улыбка — и заключенный Гаврилов в рваном бушлате и стоптанных валенках. Впрочем, лагерная форма была хорошо знакома и Наде.

— Это я, Алешенька! — сказала она, пристально вглядываясь в худое лицо мужа. — Я не написала тебе, что приеду. Хотела сделать сюрприз…

И вот Алеша стоит, окаменев от неожиданности, а она, плача, обнимает и целует его на глазах у лагерных офицеров.

Помещения для свиданий в нашем лагере были оборудованы по единому образцу. Маленькая комнатка с кроватью, столом, двумя-тремя стульями и минимальным количеством домашней утвари, включая электроплитку, чайник и немного посуды. Но, конечно, по сравнению с условиями барака это казалось настоящим раем на земле.

На время свиданий, которые длились от семи до десяти дней, заключенных освобождали от работы. Алеша исчез из барака; мы знали, что наш товарищ пребывает на седьмом небе, и завидовали ему. Но вечером пятого дня он пришел, чтобы пригласить меня в гости:

— Надя хочет с тобой познакомиться.

Честно говоря, я не узнал своего друга: он весь сиял, выглядел посвежевшим и совершенно счастливым. Там, в комнате для свиданий, я наконец встретился с женщиной, чей образ так долго занимал мое воображение. Она была среднего роста, черты удлиненного лица тонки и выразительны, серые глаза смотрели внимательно и цепко.

— Знаете, — сказала она низким, грудным голосом, — в лагере я чувствую себя как дома.

Мы мгновенно почувствовали взаимную симпатию. Стол многообещающе встретил меня сладостями, а на плитке булькал закипающий чайник.

— Не чаем единым жив человек! — провозгласил Алеша, запирая дверь на ключ.

Надя извлекла из чемодана две бутылки вина и заговорщицки подмигнула:

— Думаю, ваш Козлов не лопнет, если мы выпьем стаканчик-другой…

Никогда не забыть мне тот замечательный вечер! Надя пригубила совсем чуть-чуть — алкогольные напитки противопоказаны профессиональной певице. Зато мы с Алешей расслабились от души. Годы воздержания не прошли даром: мы довольно быстро захмелели, и языки развязались.

— Смотри, — сказал мне Алеша, указывая на Надю. — Вот та женщина, которая упрятала меня в лагерь!