В лето 6732

О чем говорили великий князь и Глеб Всеславович мне было не ведомо. Разговор, если он был прямой, а с князьями в этом времени не так уж сильно и миндальничали — не просвещённый абсолютизм, то он бы жестким. Оба переговорщика были нервными, а Филипп чуть не сцепился с сотником князя — тем напыщенным индюком, что встречал нас еще на площади у Успенского собора в день прибытия.

Уже когда страсти начали накаляться, в разговор вступил еще один человек и все замолчали. Это был, как я догадался, и после и уверился в своих предположениях, митрополит Симон Печерский. Зычный бас митрополита отчетливо, чеканя каждое слово, разносился над округой.

— И яко же преподобный Феодосий отринул латинянскую веру и привел свою душу аще души трех сотен до веры православной, такоже и иные смогут уразумить латинян не идти на Русь и не губить души христианские, — вещал Симон Печерский.

Слова митрополита потушили разгорающийся пожар, и ссоры не случилось. Вскоре великий князь уехал. Вообще его отъезд был больше похож на бегство. И я окончательно уверился, что с этим товарищем мне не по пути. По возвращению из похода, нужно озаботиться запасными вариантами, может даже и в Рязань податься. Слышал я уже, что там лихой отряд Ипатия образовался — может тот легендарный объявился, или рано еще ему?

Подходить и что-то спрашивать у полковника я не стал, но вот у Филиппа решил поинтересоваться. Мне уже не особо было интересно, о чем договорились или что повелел князь, но нужно определяться с Шинорой и Жадобой по дальнейшим действиям. Были мысли насчет гастролей по городам Руси с призывами к походу, да отмел эту идею. Странно, что меня еще не прижучили иерархи церковные. Я даже спросил об этом монаха Илью, что первым из Владимирцев решил вступить в наше воинство. Но тот только пожал плечами, мол, а зачем им это нужно. Люди часто сбиваются в артели, бывает и в ватаги, да нанимаются к князю какому, или уходят на промыслы.

Интересная личность этот монах. Явно из воинов, участвовал в битвах, владеет мечом, который по карману только небедным людям, хорошо стреляет из лука, чему учиться нужно полжизни. Но ничего не говорит. А я чувствую в нем правду и волю. А вот мотивацию других охочих людей понять не получается, как только не получить прибыль от похода.

Филипп сам меня нашел.

— А есть ли вода твоя хлебная? — спросил вошедший в мой шатер Филипп.

Если друг попросил прямо таки спирта, то дело дрянь. Но я не рискнул налить старшему сотнику 76 % спирт (лучше пока не получается). Достал бутылку солодового виски, разлил по глиняным кувшинчикам и только после этого получил развернутый ответ.

Князь, оказывается, не кинул нас, он был на богомолье, потому и не встретил. А мы взяли вот и приехали. И вот ведь неблагодарные, князь честь великую оказывает нам — пойти убивать русских людей, что обиделись на бояр княжьих. Поразительно, но князь называл карательный поход именно честью. Юрию получилось и вывести из себя Глеба Всеславовича, когда начал насмехаться над Василько. Даже какие-то оскорбления были в сторону великого князя. Это дало повод Юрию отказаться от снабжения нашего воинства, с другой стороны нашелся и повод готовиться к нашему выдвижению.

Но я видел, что мы уже проигрываем в этой психологической войне. Разложение на лицо. Удивительно, вопреки моему опасению или влиянию отча Ильи, но самыми дисциплинированными сегодня кажутся владимирские новобранцы, которые безропотно несут всю службу, пока наше остальное воинство пьянствует и песни поет. И как это предотвратить я знал — только работа и движение, но этого и не было.

— Княжье повеление! На заутро выступать на Торопец и далей на Юрьев, головою быть боярину Глебу Всеславовичу. Також у Торопце узять у войско две сотни охочих людей з Новгорода, — прокричал подскакавший ко рву всадник.

Услышав это, я сразу же направил посыльных по определенным заранее направлениям. Одного к Жадобе во Владимир, Тимофея же отправил к генуэзцам, которые стали лагерем в лесу полдня пути от Владимира, где они затаились, чтобы не нервировать русскую общественность.