В любви и боли. Противостояние. Том второй

Любое одурманивающее забвение или хрустальная иллюзия не могут не выглядеть слишком идеальными и утопическими. Это закон классики жанра. Перед тем, как достичь на бешеной скорости земли и разбиться о камни, воду или о черные зеркала кровавого Эдема, все то время, что ушло у тебя на падение, ты попросту пытаешься списать на минуты затянувшегося полета. Пытаешься убедить себя, что летишь, практически паришь над этой чарующей бездной и тебе ничего не угрожает. Сладкое, пьянящее, головокружительное парение, как в невесомости вакуума… или в плотных молекулах воды. И пока ты не можешь определить, где дно, а где спасительный купол неба. Ты погружаешься или стараешься всплыть, тебя притягивает черное ядро черной тьмы или выталкивает наверх к слоям чистого воздуха? И насколько тебе хватит кислорода в собственных легких, когда ты наконец-то поймешь, что это твой единственный и последний запас, что больше уже не будет… если не выберешь правильного направления. Вверх или вниз?

Где он? Твой правильный путь? Верный и единственный выход?

За каким притяжением ты последуешь, за самым сильным или… за полным его отсутствием?

Хотя… зачем изводить себя неуместными мыслями и вопросами, пока падение все еще затягивает твой опьяненный рассудок иллюзией захватывающего полета? Кто вообще сказал, что ты должна именно упасть и разбиться? Ведь ты действительно паришь. Тело не может обмануться, врожденные инстинкты и подсознательные импульсы не врут — они толкают тебя за движением красных нитей, которые вели тебя все это время и координировали твое направление. И разве не через них ты получала те необходимые капли воздуха, которые поддерживали в тебе жизнь и не давали захлебнуться окончательно?

Разве ты сама не хотела этого и не двигалась только благодаря им, благодаря тем пальцам и руке, к которым они были протянуты и которые поддерживали тебя без каких-либо предвзятостей и намеков на шифрующуюся конспирацию?

Тебя снова это подкупило, искренне шокировало и изумило? Его невозмутимое спартанское спокойствие и естественное поведение хозяина положения (а то и всего города)? Он помог тебе выйти из лимузина, при чем перед парадным входом, а не с черного хода одной из самых элитных гостиниц северной столицы в самом людном месте, самого оживленного района Леонбурга; он шел рядом, впритык, не придерживаясь абсолютно никаких ограничительных дистанций, не убирая руки и своего поддерживающего жеста с твоей спины и талии, свойственного лишь людям особого допуска полномочий и особого ряда привилегий. Конечно, он не прижимал тебя к себе и не позволял каких-либо более интимных демонстраций по правообладанию. Возможно со стороны это выглядело даже вполне естественно, органично, допустимо и в общепринятых рамках этических норм его привилегированного класса. Вот только тебе не становилось от этого легче, поскольку именно тебя то и дело и едва не при каждом пройденном шаге подмывало обернуться, оглядеть окружающих людей, выхватить чей-то слишком пристальный взгляд, а то и объектив нацеленной на вас фотокамеры. И на вряд ли в эти секунды тебя беспокоила мысль о Брайане Степлтоне.

В гардеробной ресторана только он, его руки и его более заботливые действия помогли тебе избавиться от "тяжелой брони" выбранного им же классического пальто из натурального черного кашемира (со скрытой застежкой, отложным воротником-стойкой без лацканов и длинного слегка расклешенного подола до середины икр — практически военный френч, скрывающий тело от и до). И в этот исключительный, неспешный и крайне размеренный ритуал он явно не собирался допускать никого из служащих отеля, как и оставлять тебя подолгу без присмотра. Хотя ощущение, что с тебя не спускали слишком пристального внимания и сверх завышенной опеки не сходило на протяжении всех последних часов и особенно в стенах "Роял Плазы". Может поэтому ты никак не могла всплыть? Слишком глубоко и слишком остро, еще и усиленное в десятки раз пережитым вчерашним погружением в его всепоглощающую тьму. Она до сих пор пульсировала в тебе, реагировала обостренной реакцией смешанных чувств на прикосновение его рук и осязаемую близость, вытесняя порою даже окружающую реальность, ломая и стирая в пыль всех и вся на раз.