В любви и на войне

Она ободряюще кивнула:

– Так, почти получилось.

Но он покачал головой и закрыл глаза, откинув голову на подушку. Слишком трудно. Потянувшись к своему портфелю, Табби достал карандаш и старый конверт.

– Может быть, ты попытаешься записать?

Ему пришлось прикладывать массу выматывающих усилий, чтобы справиться с карандашом, все тело сотрясал нервный тик, но в конце концов, после множества петель и росчерков, на листке появились вполне читаемые цифры и слова.

– Хамбер-лейн, сто тридцать четыре? В Ипсвиче?

– Это адрес твоих родителей? – спросил Табби. Еще один медленный кивок. – Тогда мы свяжемся с ними, как только сможем. Ты возвращаешься домой, парень.

На этот раз на лице бедолаги появилась не кривая гримаса, а почти естественная улыбка. Табби объяснил все бельгийской паре, и их обветренные лица расплылись в улыбках, они пожали руки сначала капеллану, а потом и Руби.

– Merci, monsieur, mam’selle, merci mille fois.

Потом старик похлопал Джимми по плечу и пробормотал на своем же языке:

– Удачи, сынок.

Руби видела, как трудно старикам справиться с эмоциями. Они отвернулись и медленно двинулись к двери.

* * *

– Куда мы идем, Табби? – Руби едва поспевала за целеустремленно шагающим священником.

– Мы собираемся позвонить на биржу Ипсвича и запросить информацию в справочной. Если номера телефона нет, мы попросим их отправить телеграмму. Так будет быстрее, мы избежим неприятностей со стороны бельгийских властей, и ее прочтет меньше глаз.

– Мы можем позвонить через канал?

– Во время войны они проложили телефонную линию под водой, и здесь есть связь с мэрией, потому что в ней был штаб союзников, – пояснил Табби. – Армия, конечно, покинула город, но я знаю мэра и он мне кое-чем обязан.

Девушка вспомнила, как майор Уилсон рассказывал им, для чего еще использовали помещение муниципалитета.

– Вы действительно думаете, что он дезертир?

– Ну конечно, судя по его реакции, – сказал Табби. – Они не обращали внимания на то, что у человека контузия. Просто велели взять себя в руки и отправляли обратно в бой. Если бы его поймали, то, скорее всего, расстреляли бы. Я старался как мог, но высокие чины обычно меня не слушали.

Он произнес это с такой страстью, что Руби не удержалась от вопроса:

– Вам пришлось участвовать в этом, Табби?

Он не ответил, продолжая молча шагать, но Руби увидела, как у него заходили желваки.

– Простите, мне не следовало об этом спрашивать.

Воцарилось долгое молчание. Затем он остановился и повернулся к ней.

– Это самая тяжелая обязанность армейского капеллана, и я молился, чтобы меня не вызвали в тюрьму. Но однажды это произошло. Слава богу, это было всего один раз, но и этого мне хватило с лихвой. – Он вытер пот со лба. – Им нужно было, чтобы капеллан провел ночь с несчастным в камере смертников. Я тогда тайком пронес бутылку бренди, чтобы хоть как-то облегчить его страдания. Это была очень долгая ночь, скажу я тебе. Говорят, некоторые из них поют гимны. Но мой парнишка просто плакал – плакал и плакал, и звал маму. Армейские говорили, что для поддержания дисциплины важен наглядный пример. Тупоголовые вояки! Прости мой французский, дитя. Я не могу представить худшего примера бесчеловечного отношения человека к человеку. – Он вздохнул и пошел дальше. – Война – это жестокая штука, Руби, как ни посмотри. Это самое тяжелое испытание твоей веры.

Она мало что знала о вере, но хорошо знала, что такое тяжелые испытания. Но по-прежнему никак не находила, как обещал майор, «смысла во всем этом».

* * *

Мэр приветствовал Табби как давно потерянного друга. Они быстро затараторили о чем-то на французском языке, прежде чем чиновник ввел их в душную каморку, где умещались только пара стульев и стол, на котором стоял большой черный бакелитовый телефон. На стене была пустая доска, вся в точках от булавок, которые, должно быть, когда-то крепили к ней важные сообщения.

Оператору понадобилось несколько минут, чтобы связаться с лондонской биржей. Табби попросил, чтобы его соединили с Ипсвичем, а затем передал трубку Руби.

– Ты поговори с ними, – предложил он. – Ты знаешь адрес.

Несколько секунд в трубке только что-то трещало и скрипело. Руби представила кабель, протянутый через ил и морские водоросли глубоко под серой водой Ла-Манша. Какую жизненно важную информацию эта телефонная линия передавала во время войны?

Наконец в трубке послышался тихий далекий голос с мягким суффолкским акцентом, таким знакомым, что Руби вдруг почувствовала острый приступ ностальгии. Какое же это чудо – говорить с кем-то из ее родного города, находясь так далеко!

– Биржа Ипсвича. Чем могу вам помочь?

Девушка собралась с мыслями.

– Будьте добры, нам нужен номер телефона мистера Кэтчпола, который проживает на Хамбер-лейн, сто тридцать четыре.

Еще одна долгая пауза, снова треск и скрип. Потом голос оператора послышался вновь:

– По этому адресу у нас есть Джей Кэтчпол. Может быть, это тот самый?

Руби едва могла сдержать свой восторг. «Ты возвращаешься домой, Джимми», – сказала она себе, показывая Табби большие пальцы, – во!

– Совершенно верно.