В любви – то радостно, то больно

– Почему ты мне раньше не сказала? Мы бы чего-нибудь придумали. И от кого… это же выдумать нужно! У меня в голове не укладывается. Генка Ваншенкин, сукин сын. Ты точно не врёшь? Может это у вас, молодых, мода такая – тест на адекватность родителей, на их продвинутость проводить? Как там его… кажется, пранк называется, розыгрыш. У-у-у, убила бы! Не будь ты моей дочерью – не знаю, что сделала бы. Срамотища-то какая, позорище! Как я людям в глаза посмотрю? А папа! У него же сердце больное. Тебе никого не жалко!

– Мамочка, ну зачем ты так? Можно подумать, у меня сердца нет. Папочка человек современный, идёт в ногу со временем. Любовь – разве это грех? Мы же не при инквизиции живём.

– Вот именно. На костре тебя поджаривать никто не будет, а косточки мыть начнут. Будут полоскать, пока не посинеешь. Сама с отцом разговаривай, сама исповедуйся. Меня уволь! Папа меня просто закопает. Живьём.

– Я уже не девочка, мне…

– Конечно, конечно! Девочки в кукольную любовь играют, понарошку, а не беременеют всерьёз. Ну и как, понравилось? У-у-у, как я зла, как меня колбасит! Самой нос подтирать нужно, а она, трекс-пекс-секс. Взрослая, самостоятельная. За что мне такое! Убила, наповал. У-нич-то-жила, скотиняка! С пелёнок да сразу в кровать к старику. Мамочки родные! А он-то, а он, сукин сын! Геннадий Вениаминович, любовник сорока с чем-то дряхлых лет. Нарисовался – не сотрёшь. Знаешь, как таких субчиков называют, нет? А я скажу – педофил, развратник. За такое… за такие дела сажать нужно!

– Я люблю его, мамочка.

– Кого, Генку? Да он же… он на одном горшке с твоим отцом рядышком сидел, потом за одной партой десять лет. Он вдвое старше тебя, на двадцать шесть лет. На целую вечность! Представь себе, что твоя мать от столетнего деда понесла. Тьфу-тьфу-тьфу, придёт же такое в голову. У него седина на висках, лоб в морщинах и… чем он тебя заманил-то?

– Это не имеет значения. Он меня любит. Завидно, что не тебя Сама говорила – тыщу раз жалела, что папку, а не его выбрала. Я же помню.

– Ну и дура, что помнишь. Не твоего зелёного ума это дело. Я, это я, а ты дитя. Тебе, сопле, два года ещё в институте учиться. Чем ты думала, дурында, когда под старика легла? Я же тебя… да разве такой доли кровиночке своей желала!

– Папа тоже старше тебя. И родила ты в моём возрасте, даже раньше. Тоже ни о чём не думала?

– Да, родила! По любви, между прочим. И не жалею. Не жалела, до сих пор по крайней мере! Папа на пять лет старше… всего на пять, а не на четверть века. Ве-ка, понимаешь! Века, то есть столетия. Между ним и тобой эпоха, можно сказать, ледниковый период и всемирный потоп в одном флаконе. Он в сравнении с тобой не-ан-дер-талец, пятикантроп, ископаемая древность. Артефакт, вот он кто. И негодяй. Девочку, ребёнка, можно сказать, соблазнил, осквернил целомудренность, украл детство, дружбу с отцом разорил.

Мария Львовна демонстративно достала из навесного шкафа сердечные капли. Мимические мышцы на её лице танцевали что-то нервное. Казалось, она вот-вот задохнётся.

– Мама, детство давно закончилось, ты не заметила?

– Заметила – не заметила! Всё равно подлец, как ни крути. Ну и что этот папахен недоделанный, женишок предпенсионного возраста, Геннадий Вениаминович, что б ему пусто было, чего говорит-то, о чём думает? Аркадий рога ему точно поотшибает. И поделом ловеласу пучеглазому!

– Он ещё не знает. Я и сама… не думала, считала, что задержка. Ошибалась.

– Не думала она! Нужно было думать. У этого срамника, понятное дело – гормон-то играет, и часики тикают. Обрюхатил, гадёныш, кровиночку. Как совести хватило на дитё позариться! Он же тебя из родильного дома встречал, крестником напросился. Пеленал, на плечах носил, сопельки подтирал. Знала бы такое – на порог бы не пустила. Вот отец-то узнает – что бу-у-дет! Зашибёт гадёныша, как пить дать зашибёт. И в тюрьму из-за него супостата сядет. Останусь я вдовой соломенной. И ты, ты тоже без родителя останешься. Вот тогда запоём. Надо же – Викуся с животиком, диво дивное.

– Ма-а-а, не паникуй. Я совершеннолетняя, сама могу решения принимать. Вон, Пугачиха…

– Ненормальная она, эпатирует, придуряется. И ты туда же? Да-а! Сама, значит, всё решаешь! Воспитывать тоже сама будешь, и кормить сама? На что, я тебя спрашиваю, на кие шиши жить собралась? Думаешь, Генка твой раскошелится? Держи карман шире. Он человек не-се-мейный, легкомысленный. До сорока шести лет дожил – не женился и на старости лет не решится. Комплекс холостяка у Генки. Жиголо он со стажем, шаляй-валяй, Казанова недоделанный. Слышала о таком мужском пороке? Боятся такие козлы семейных уз, как чёрт ладана боятся. Горе мне, горе! Глазоньки бы мои тебя не видели!

– Для мужчины это возраст зрелости. Он же меня на руках носит.

– Лучше бы его пронесло, охальника. Или ноги отнялись. Непорядочно это, недостойно мужчины, порочно, низко, гадко. Это же надо так неразумному чаду голову вскружить, что оно под старика, под извращенца полоумного легло, непорочность свою ни за понюшку табака растратило.