В логове львов

Ей снилось, что Мохаммед пришел в ее постель и занимался с ней любовью, а все жители кишлака смотрели на них. Потом он рассказал ей о романе Жан-Пьера с Симоной – женой толстого журналиста Рауля Клермона, и любовники встречались в Кобаке, когда Жан-Пьер якобы отправлялся туда к местным пациентам.

На следующий день у нее болело все тело после долгого бега до маленькой хижины и обратно. Как ей повезло, размышляла она, принявшись за обычную работу, что Жан-Пьер сделал остановку – скорее всего, для отдыха – в той хижине, дав ей возможность догнать его. Она испытала величайшее облегчение, увидев Мэгги на привязи перед входом и обнаружив Жан-Пьера внутри вместе с тем занятным низкорослым узбеком. Причем оба буквально подпрыгнули от неожиданности, когда она вошла. Это выглядело почти комично. Ей впервые довелось встретиться с афганцем, который встал при появлении женщины.

Она поднялась по склону горы со своим медицинским чемоданчиком, и клиника в пещере открылась для приема больных. Занимаясь привычными случаями систематического недоедания и малярии, справляясь с загноившимися порезами и борясь с глистами, она продолжала думать о случившейся накануне кризисной ситуации. Прежде она ничего не знала об аллергическом шоке. Естественно, медсестер, которым предстояло делать уколы пенициллина, обычно учили, как это делать наилучшим образом, но ее курсы были поистине краткосрочными, и ей многого не успели объяснить. Более того, многие важные медицинские вопросы не затрагивались вообще, поскольку предполагалось, что рядом с ней всегда будет Жан-Пьер – врач очень высокой квалификации, способный подсказать всякий раз, как она должна поступить.

Для нее курсы стали временем непрерывных волнений и возбужденного предвкушения, когда она сидела в классе то в компании других будущих медсестер, то одна, стараясь усвоить многочисленные правила и процедуры для лечения, понять наиболее эффективные методы медицинского просвещения, гадая, что ожидает ее в загадочном Афганистане. Причем некоторые уроки отнюдь не внушали оптимизма. Первой задачей, объяснили ей, станет необходимость вырыть для себя выгребную яму под туалет. Зачем? Потому что простейшим путем хотя бы немного улучшить здоровье людей в слаборазвитых странах было умение заставить их не испражняться прямо в реки и ручьи, и сделать это предстояло прежде всего на личном примере. Ее наставница Стефани, сорокалетняя типичная мать-одиночка в очках и в вечном рабочем комбинезоне из грубого полотна, не уставала также подчеркивать, насколько опасна слишком щедрая раздача лекарства. Большинство легких заболеваний и мелких ранок заживали вообще сами по себе, однако примитивные (или, быть может, просто наивно хитрые) народы отличались стремлением получать таблетки и микстуры в огромных количествах. Джейн вспомнила, как маленький узбек выпрашивал у Жан-Пьера мазь против мозолей. Вполне возможно, что он всю жизнь ходил пешком, преодолевая огромные расстояния, без всяких болезненных ощущений, но стоило ему встретить доктора, как он заявил о боли в ступнях. Напрасная раздача медикаментов не просто становилась пустой их растратой, а могла иметь и более серьезные последствия. Принимая пилюли напрасно, пациент вырабатывал в организме привычку к ним, а потом, если заболевал всерьез, лекарство на него уже не действовало по-настоящему. Стефани дала Джейн один действительно очень полезный совет: постараться сотрудничать с местными знахарями, а не противопоставлять себя им. Она последовала совету, и это принесло успех в случае с Рабией, повитухой, но не сработало с муллой.

Изучение языка далось ей легче всего. В Париже, еще даже не задумываясь о возможной поездке в Афганистан, Джейн учила фарси – одно из персидских наречий. Она могла при случае получить работу переводчицы. А фарси и дари оказались очень близкими диалектами фактически одного и того же языка. Другим из наиболее распространенных в Афганистане языков был пашто. На нем разговаривали пуштуны, зато на дари она могла общаться с таджиками, а долину Пяти Львов населяли преимущественно именно таджики. Те же афганцы, кому приходилось часто перемещаться по стране как кочевникам, обычно одинаково хорошо владели и пашто, и дари. Если афганец понимал еще и какой-то европейский язык, то чаще всего английский или французский. Тот узбек в каменной хижине разговаривал с Жан-Пьером по-французски. Джейн впервые услышала французский с узбекским акцентом. И он почему-то удивительным образом напоминал русский акцент.

Она мыслями возвращалась к этому узбеку на протяжении всего дня. Ей что-то не давало покоя. Это походило на чувство, какое испытываешь, когда знаешь, что собиралась сделать нечто важное, но никак не можешь вспомнить, что именно. Была, вероятно, в этом человеке какая-то черта или свойство внешности, показавшееся ей странным.