В ловушке

И вдруг с огромной, нежданно пришедшей ясностью понял, что никак не раньше, а именно сейчас жизнь устроила для него главную проверку. И от ее результатов будет зависеть все: и Сашина дружба, и улыбка Гаранина, и взгляд Семёнова. И вот этот жидкий воздух, которым не надышишься, и чужое свинцовое тело, и кровь изо всех пор, и дизель – все это специально подстроено, чтобы он, Филатов, встал перед людьми как голенький, а уж люди посмотрят и решат, какой он есть. И Дугина специально подсунули: знаем сами, что он, подлец, разбил аккумулятор, а сумеешь ли ответить за чужую вину? И на улицу за ним никто не вышел – тоже специально: как трус умирать будешь – с открытым ртом или как человек – у дизеля?

Филатов даже засмеялся облегченно: дудки! Такую щуку, как он, на пустую мормышку?

С радостным удивлением почувствовал, что ноги перестали дрожать, и мускулы их наливаются силой, и голова уже не раскалывается, а просто болит. И спазмы в желудке кончились, и в воздухе – вот что удивительнее всего! – кислорода вроде прибавилось.

Теперь он точно знал, что родился, жил, радовался и страдал, одним словом, существовал на свете только для того, чтобы доказать четверым людям… троим: Дугина больше нет, – что они очень правильно поступили, выбрав себе такого кореша, как Веня Филатов. Оч-чень правильно!

И, окрыленный таким замечательным открытием, пошел в дизельную.

Дугин

В отличие от первачка Филатова, который в первый день хорохорился и строил из себя рубаху-парня, Дугин доподлинно знал, что обязательно сорвется, морально готовился к этому, но никак не ожидал, что это окажется горше смерти. За свою трудовую жизнь он привык к тому, что тело – руки, ноги, сердце и легкие – было ему всегда послушным и безотказным, и понимал, что ценность его как работника именно в этом, а не в каких-то других расплывчатых качествах. Семёнов потому так охотно и приглашал его на зимовки, что он безропотно выполнял больший объем физической работы, чем другие, не жалуясь на перегрузки и не «качая права». Безропотно и безотказно – в этом все дело. Здоровьем бог его не обидел, специальность он выбрал себе дефицитную и руками зарабатывал куда больше, чем иные набитой премудростями головой. В глубине души к этим иным Дугин относился с иронией, сознавая свое превосходство, которое выражалось в том, что если он без них легко может обойтись, то они без него никак не могут. Это, конечно, не относилось к Семёнову, не только потому, что он был работодатель, но и потому, что Дугин чувствовал к нему своего рода привязанность. Семёнов, на его взгляд, был из тех, кто зарабатывает себе на жизнь и головой и руками, а такие редкие люди были в глазах Дугина существами высшего порядка, единственными достойными зависти. Кроме того, Дугин очень гордился тем, что Семёнов относился к нему с симпатией и дружбой, видя в нем не только механика, но и близкого к себе человека, которому можно доверять даже кое-какие служебные секреты. Заполучить такого благожелательного начальника – большая удача для человека.

И теперь Дугин страдал от сознания своей ненужности: сорвался он напрочь, надолго. Его замучили нескончаемые позывы на рвоту, изводили носовые кровотечения, сотрясал кашель. Обузой он не стал, никто им не занимался, но и помощи от него не было никакой. Вроде Волосана: лежи себе в мешке и жди, пока кто-то к тебе подойдет и погладит по головке. Даже Гаранин и тот через раз подключается к очереди, крутит рукоятку, не говоря уже о Филатове, который ожил и будто наскипидарился…

Дугин тихо застонал – голову пронзила резкая боль, такая, что глаза полезли из орбит. В такой момент сорваться! Запустят дизель – вроде бы и без него сработали, а не запустят – старший механик будет виноват, провалялся трупом в мешке, главная надежда и опора, когда другие выкладывались. То, что он за двоих работал, никто не вспомнит, работа славна концовкой: разве новоселы думают о тех, кто рыл под их домом котлован и клал стены? Маляры, паркетчики – вот перед кем лебезят и угодничают: они кончают…