В Маньчжурских степях и дебрях<br />(сборник)

— Например, — произнёс он глупо, — мутер… Или опять…

Брови его снова сдвинулись. Лицо приняло сосредоточенное выражение.

— Жмуркин!..

Жмуркин встрепенулся.

— А по-японскому…

И тут он взял свой указательный палец левой руку большим и указательным правой и, поднеся обе руки ко рту, вздернул с уголка верхнюю губу, обнажив желтый клык, и погрыз этим клыком кончик указательного пальца на левой руке.

— Вот как-с… До тонкости. Можно сказать, собаку съел.

— Ну и что же ты скажешь?

— А то я скажу, что это японцы… Вот эти.

Он качнул головой в сторону двери и пояснил:

— Которые в резинах.

Василий Никитич внимательно поглядел ему в лицо.

— Подслушивал?..

Лицо у Жмуркина стало как деревянное.

Каким-то скрипучим голосом он сказал:

— А вы изволили слыхать про лазутчиков? Так я вроде лазутчика.

Он снова запрокинул голову, уперся затылком в притолоку и уставился в потолок.

Значит, под дверью стоял?

— Не под дверью, — ответил Жмуркин, все глядя в потолок, — а как бы и засаде.

— Ну, а дальше…

— А дальше, про вас говорили…

— Про меня?..

Василий Никитич даже чуть-чуть приподнялся в кресле, положив обе руки ладонями на край стола. Глаза у него округлились; зрачки стали прямо посредине белков.

— Как про меня? — выговорил он глухо.

— Про вашу, значит, наружность и про нумера…

Жмуркин крякнул.

— Говорят, вот, мол… Один говорить: «Можно на него положиться?» А другой: «Я такого не в первый раз вижу. Если, — говорит, — он при часах и сапоги лаковые и притом номера держит, то можно».

Он умолк.

Молчал и Василий Никитич. Глаза у пего стали как стеклянные, без всякой мысли. Весь он словно оцепенел.

Жмуркин заговорил снова:

— И потом, говорит это другой, говорит: «а кроме того, я навел справки, что он торговал водкой потихоньку». По-нашему, значит, из-под полы — пояснил он от себя и кашлянул в руку.

— По-японски говорил? — крикнул Василий Никитич, блуждая по комнате глазами и на мгновенье даже остановив их на потолке, на том месте, куда смотрит Жмуркин.

— Я же вам сказал, — ответил тот.

Василий Никитич встал из-за стола и заходил по комнате.

— Мне и то казалось, — бормотал он, разводя руками, — чего они на меня так смотрят… И опять же по выговору слышу… Гм…

Вдруг он остановился перед Жмуркиным.

— Жмуркин!.. А ты не врешь?

— Вот вам крест, — сказал Жмуркин и перекрестился.

* * *

В комнате, снятой таинственными путешественниками в резиновых плащах, находились Жмуркин и Василий Никитич.

Таинственные путешественники только что ушли, заперев дверь своего номера на ключ.

Но у Василия Никитича нашелся другой ключ, и он сказал Жмуркину:

— Жмуркин, пойдем и посмотрим.

— Как вам угодно-с, — ответил Жмуркин.

После некоторого весьма непродолжительного колебания Василий Никитич решил вскрыть чемодан… Ведь он, собственно, для того и вошел в номер, чтобы добыть какие-нибудь сведения о своих постояльцах.

На паспортах у них значилось: мещане такого-то города… Василий Никитич, просмотрев паспорта, бросил их сейчас же в ящик стола с таким видом, с каким он, перебирая иногда бумаги, бросал в этот ящик векселя, по которым нельзя получить. Паспортам он не придавал никакой цены.

Вынув из кармана связку ключей, он один по одному совал ключи в замочную скважину чемодана.

Пружина вдруг щелкнула.

Василий Никитич приподнял крышку чемодана, отвернул потом газетный лист, закрывавший сверху то, что было в чемодане.

Чемодан оказался полон пачками совсем новеньких трехрублевок. Каждая пачка была перевязана бечевкой.

По улице в это время по неровной, изрытой копытами и колесами, совершенно пересохшей дороге с грохотом двигались пустые зарядные артиллерийские ящики. Чувствовалось, как содрогается почва и дрожат стены.

Когда Василий Никитич увидел деньги, грохот колес, оглушительный, немолчный, от которого дребезжали стекла в окнах, вдруг словно потух в его ушах.

Стекла перестали дребезжать…

Каким-то задыхающимся шопотом, широко раскрывая рот, он произнес, точно выдыхая из себя это слово:

— Жмуркин…

Потом сунул руки в чемодан между пачками.

— Фальшивые, — сказал Жмуркин… — Слышали, небось… Они в роде Наполеона… Хотят напустить их побольше, чтобы подорвать кредит.

— Молчи — зашептал опять Василий Никитич, — на… Только молчи…

И, выхватив дрожащими руками несколько пачек из самой середины, он подал их Жмуркину.

Но Жмуркин спрятал руки за спину.

— Бери сам, — сказал он грубо.

Брови у него сдвинулись. Невыразимое презрение изобразилось на его лице.

И, отступив назад к дверям, он произнёс сквозь зубы:

— Христопродавец…

Скривив губы, несколько секунд он молча смотрел на Василия Никитича, потом заговорил, все так же кривя губы:

— Правильно они про тебя поняли, что на тебя можно положиться… хотя, впрочем, что от тебя ждать…

Василий Никитич вскочил.

Он вспомнил, что час тому назад ему говорил Жмуркин.

Точно толкнуло ему что в грудь.

Опять загромыхали за окном колеса, задребезжали стекла… Казалось, не по улице, а в нем самом грохочут колеса и давят его.

— Гадина! — сказал Жмуркин. — Люди на смерть идут, а ты…

Дверь чуть-чуть скрипнула, приотворилась и сейчас же опять быстро захлопнулась.