В мансарде (СИ)

  У Платона опять засвербело в носу от её мягкого "Платоша", он вздохнул и кивнул.

  - На таланте! - торжествующе выкрикнул Пантелеев.

  - На труде!

  - На дураках! - это опять был Коржаков.

  Все опять помолчали.

  - На китах, - буркнул Платон недовольно, то ли оттого, что ему досталось такое лёгкое, то ли оттого что сказал-таки после "сидельца".

  - На удирающих первыми, - усмехнулся Коржаков.

  Платон подумал: "Вот гад" и ничего не сказал. Что тут скажешь. Да, он удирал первым, он трус, но он и сам признался в этом.

  Платон развернулся и пошёл в травины. Он слышал, как адвокат за спиной торжественно сказал "на слонах". А больше никто ничего не сказал. Все смотрели вслед Платону. Его тяжёлая широкая фигура в цветастом халате мелькала среди леса.

  - Возвращайтесь! - крикнул Пантелеев.

  Но Платон не повернул, он шёл и шёл. Взгромоздился на поваленное бревно, шёл, раскачиваясь, оскальзываясь и балансируя. Ему было грустно, немного обидно, но хорошо. Он не мог понять, почему бежал первым. Помнил ужас, охвативший его. Но и других тоже охватил он, они тоже бежали. "Естественный отбор, это он. Отвратительный и беспощадный, я красавец, что и говорить, трус, бабушку обскакал, ну хоть не свалил", - думал Платон.

  Он увидел коржаковский нож, взял и стал пилить поваленную травину. Она оказалась сухой и плотной.

  Понял вдруг, что звук этот - шихх-шихх шихх-шихх - странным образом успокаивал. Платон пилил и пилил. Он распилил валявшуюся огромную травину на шесть частей и схватился пилить следующую, росшую рядом с пеньком от первой.

  Побоялся, вдруг не получится свалить её, куда задумал. Крикнул:

  - Толкаю!

  И толкнул дерево. Оно с треском свалилось в сторону от сидевших на просеке людей. Те повскакали. Побежали к нему, галдя, что они тоже будут валить лес. Со всех сторон выходили люди, которые пытались как-то устроить ночлег. А он сказал:

  - Сейчас распилим на брёвна, скрепим пластилином от ваших противней, Пантелеев, и будет нам дом. Вдруг пойдёт дождь, или, говорят, похолодает. Я ничего не понимаю в погоде. Надо делать укрытие. Кондратьев придёт с отрядом, людей всех соберём, будет, где переночевать.

  Ножей не хватало, но понемногу работа закипела. Через час было повалено восемь травин, распилено на бревна.

  К вечеру стало заметно холоднее. Никто об этом не думал, просто вдруг перестали играть дети. Их было человек пятьдесят. Их никто не считал. Каждый просто знал, что у него двое, а другой знал, что у него нет детей совсем. Дети сидели кто где. На корточках или сползши на землю, привалившись к травине, держа скакалку или глядя на мяч. Ну сидели и сидели, может, надоело играть, да и во что здесь играть, куда идти в этих дебрях?

  Платон вдруг понял, что стынут пальцы рук, потом перестал чувствовать и руки - оказалось, что он не может сразу ухватиться за ствол, чтобы перекинуть в сторону. Видел, что люди двигаются всё медленнее. "Холод! Это он!" И заторопился. Крикнул:

  - Стелим на пол травины, встаём на них, на них теплее. Все-все, дети и старики первые! Снаружи остаются самые крепкие и толстые, заваливаем травинами - как шалаш, и забираемся сами, чёрт с ним, с домом! Надо быстрее!

  Люди стали забираться на поваленные брёвна, кто сразу садился, кто стоял, застывая на ледяном ветру. Чем тоньше были фигурки, тем быстрее схватывались ледяной коркой. Ломались волосы, и даже два пальца у мальчишки с мячом. Он всё тянулся покатать мяч.

  - Пальчики, пальчики не потеряйте. Потом, может, получится прилепить, - прошептала матери мальчика Ассоль. Её пушистые волосы сейчас серебрились и переливались снежными искорками, было страшно задеть их.

  Платон покачал головой, посмотрев на её талию. Того и гляди, перемёрзнет и переломится, тростинка. Ассль всё брала детей и передавала наверх, художнику Краюшкину. Платон осторожно подхватил девушку, передал Краюшкину её саму.

  Из последних сил поставили шалаш, забрались все в него. Закрыли вход травяным мусором. Встали тесно, один к одному. Сто девяносто человек вместе с детьми. Повисла тишина.

  Стал слышен тихий голос, он доносился откуда-то справа.

  Там рассказывали сказку.

  - Да что толку, мы не согреемся, нет в нас тепла, - глухо сказал из-за спин других Коржаков. - К утру застынем. А если и день завтра будет холодный, то и не оттаем. Глядишь, и снег ляжет, так и будем стоять, придурки, вот они мы, к звёздам пришли лететь.

  Все молчали.

  Коржаков крутил головой. Не услышали?! Или не поняли...

  Да услышали, чего там, хотелось то ли поколотить Коржакова, то ли разозлиться на себя, но не было сил.

  Платон сказал:

  - Сказку, друг, рассказывай громче.

  Голос из последних сил стал говорить громче. Выговаривая слова медленно-медленно, надолго умолкая и вновь принимаясь. Про море тёплое, южное, ночи звёздные, там волна набегала на берег, корабль плыл, на берегу ждали, босым ногам было не холодно, солнце за день нагрело камни, и они теперь отдавали тепло, два человека встретились...

  - Мы как те камни, - сказал Платон и рассмеялся, глядя на пар, поднимавшийся над головами.

  - Парниковый эффект, - сказал дрессировщик Меркульев.