В мечтах о швейной машинке

С особенным любопытством я разглядывала платье, которое Мисс надевала для своих прогулок, – с широкой нижней юбкой, разделённой по центральному шву до самой промежности, совсем как мужские брюки, и настолько короткой, что полностью открывала лодыжки. Позже, уже научившись обмётывать края и перейдя к кройке, пусть и самые простых деталей, я по-прежнему бредила этой юбкой, мечтала хотя бы разок подержать её в руках, разложить на столе и понять наконец, из скольких частей она состоит, как они сшиты и где заложены складки. Может, у Мисс даже есть выкройка, которую можно в будущем перенести на ткань? Видя мой интерес, мисс Бриско сказала, что купила юбку в одном из парижских универмагов, торгующих всем необходимым для занятий велоспортом, причём как мужским, так и женским, и я, если, конечно, хочу, могу посмотреть, потрогать и даже вывернуть наизнанку, чтобы понять, как она сшита. Но мне стало стыдно, и я отказалась, пробормотав: «Нет-нет, не стоит»: разве хоть одна женщина в нашем городе, будь то синьора или простолюдинка, попросит меня сшить подобную ​​экстравагантность?

Мисс не строила из себя кокетку, не гналась за модой и даже в разгар сезона частенько выходила из дома без шляпы; в отличие от прочих дам она не пыталась сберечь цвет лица и никогда не пряталась от солнца под зонтиком – напротив, к середине лета была уже дочерна загорелой, словно какая-нибудь крестьянка, включая руки, поскольку перчатки тоже надевала лишь зимой. Она могла годами носить одно и то же платье (разумеется, из лучших тканей, чтобы не снашивалось): для неё важнее было, что платье это удобное. Поэтому, как она, будто извиняясь, объяснила бабушке, ей нечего нам предложить, кроме постельного белья: вся одежда уже была куплена или сшита за границей. Как я уже говорила, Мисс много путешествовала, причём не только по Италии: каждые два-три года она ездила в Англию, а оттуда, взяв билеты на трансатлантический лайнер – в Америку, возвращаясь через пару месяцев. Казалось, пересечь океан для неё – все равно что выехать за город на пикник. Возможно, именно она передала Эстер свою страсть к путешествиям.

Но вот почему Мисс не остаётся на родине навсегда, всякий раз упрямо возвращаясь в наш город, мы понять не могли. Бабушка подозревала, что у неё роман, хотя по роду своей деятельности Мисс встречалась со многими мужчинами: аристократами, торговцами, художниками, деревенскими священниками, ремесленниками, даже бедняками, которых привлекала в качестве натурщиков для своих картин, – и понять, есть ли среди них её возлюбленный, было непросто. Гостей, как женщин, так и мужчин, она принимала дома, нисколько не беспокоясь о присутствии какой-либо компаньонки или хотя бы горничной, которая, будучи замужем, уходила ночевать к себе.

Меня эта горничная, Филомена, недолюбливала – должно быть, чувствовала, как я ей завидую: ведь каждый год с наступлением оперного сезона Мисс, словно желая усугубить свою и без того скандальную репутацию, выкупала в театре ложу, и ежедневно посещала её в сопровождении одной лишь горничной, одетой к тому же в обычное повседневное платье. Когда в первый вечер она заявилась в театр с таким эскортом, публика решила, что Мисс боится темноты и взяла с собой служанку, чтобы та сопровождала её по дороге домой, а до тех пор подождёт внизу, в гардеробной.

Но через несколько минут Филомена, по-прежнему одетая как простолюдинка, объявилась рядом с ней в ложе, уселась на обитый бархатом стул, небрежно облокотилась на парапет и принялась разглядывать зал в бинокль. Никто не осмелился сказать Мисс, что посещать театр в рабочей одежде непристойно и даже оскорбительно: непременно нужно надеть вечернее платье. Ну, а если уж горничная так любит музыку, хозяйка вполне могла бы купить ей билет на галёрку. С тех пор в эту ложу не ступала нога представителя благородного сословия, будь то мужчины или женщины, ни до начала, ни во время антракта, даже из любопытства. «Ох уж эти американцы! Дикари, право слово», – прокомментировал однажды кто-то из входящих в зал, не понижая голоса. Может, мисс Лили Роуз это и слышала, да только не придавала значения. Что касается Филомены, не думаю, что она вообще слушала музыку: эти «набеги» в мир синьоров давали ей возможность пораспускать хвост перед другими служанками. Женщиной она была весьма амбициозной, любила роскошь и воспринимала ту свободу, то доверие, которыми награждала её хозяйка-американка и которых никогда не позволила бы ни одна дама из хорошей семьи, как само собой разумеющееся.

После смерти бабушки заботу о белье Мисс взяла на себя я: носила его к прачке, а потом к своей подруге-гладильщице, штопала, пришивала к лифам и блузкам пуговицы. Американка платила мне за эти несколько часов в неделю в три-четыре раза больше, чем городские синьоры – за два дня штопки с утра до ночи. Послушать Филомену, Мисс просто не знала цену деньгам: ей, выходившей ежедневно на полную ставку, тоже выплачивались совершенно невероятные суммы.