В мечтах о швейной машинке

Я по-прежнему жила с Ассунтиной в двух своих комнатках, но мы виделись каждый день. Мы были молоды, мы любили друг друга. Не скрою, он желал меня, и я тоже научилась желать его в том смысле, о котором не пишут в романах. Но я погрешила бы против истины, сказав, что вынуждена была уступить его настойчивости или что он сломил мою волю силой своей страсти. Нет, нас переполняла взаимная страсть, обоюдное желание, и моя страсть была ничуть не меньше, тем более что день свадьбы всё приближался. Что до платья, то я себе сшила совсем простенькое, белое, ничуть не похожее на то, о котором мечтала в заключении, поскольку ещё не успела обзавестись привычкой одеваться, как знатные синьоры.

Но за два дня до свадьбы Гвидо по дороге на работу сбила машина, водитель которой не справился с управлением. Мой любимый скончался через несколько часов, так и не придя в сознание. Мы даже не успели попрощаться, не говоря уже о том, чтобы позаботиться о будущем. Впрочем, ни он, ни я, ещё не знали, что я жду ребёнка: я поняла это лишь пару месяцев спустя, когда уже жила вместе с Ассунтиной в квартире, которую раньше снимал Гвидо и которую Кирика по доброте душевной предложила мне за крайне низкую, почти символическую плату. И это было настоящим счастьем, поскольку, когда мой позор стал очевиден, среди тысячи возникших трудностей не было, по крайней мере, проблемы с жильём. Умри Гвидо всего через три дня, я унаследовала бы бо́льшую часть его состояния, а мой сын не считался бы внебрачным. Но по закону мы были для него чужими, и всё, что принадлежало Гвидо, досталось донне Лючинии, его единственной родственнице. Синьорина Эстер, которая, несмотря на осуждение горожан, продолжала питать ко мне привязанность, вдобавок к своему сочувствию предложила помощь адвоката; в конце концов, Гвидо, оформив разрешение на брак со мной и назначив дату свадьбы, ясно продемонстрировал намерение жениться, о чём свидетельствовали объявления, вывешенные на дверях церкви.

Вы не поверите, но, несмотря на свою без малого сотню лет, донна Лючиния билась как раненый зверь, чтобы оставить меня ни с чем. Завещания в мою пользу так и не обнаружили, и процесс длился не один год – так долго, что я устала воевать, ещё и потому, что за это время Кирика успела скончаться и, одна-одинёшенька в этом мире, оставила всё мне и моему сыну. С богатствами Дельсорбо не сравнить, но нам и этого оказалось достаточно. Больше всего мне жаль, что мой сын не носит ту же фамилию, что и Гвидо. Младенцем он был очень красивым, и так похож на отца! «Щеки, как персик, а глаза оленёнка», – подумала я, увидев его личико сразу после рождения, и назвала малыша Гвидо. Преуспев в учёбе, он уехал в Америку из-за проблем тогдашним итальянским режимом, да так и не вернулся. Я подарила ему то колечко с бриллиантом и сапфиром, и Гвидо некоторое время носил его на мизинце, потом нашёл жену и передарил ей. Детей у них нет.

Донна Лючиния скончалась ста четырёх лет от роду в абсолютно здравом рассудке. Даже оставшись совсем одна, нас она не признала, хотя мой сын и был её единственным кровным наследником, а всё состояние завещала дальним родственникам из Ф. – тем самым, что объявлялись примерно раз в четверть века, зато слетелись, будто стервятники, к смертному одру дона Урбано.

Что до меня, то поначалу я думала, что уже никогда не утешусь, что до конца жизни буду помнить свою невероятную любовь и трагедию, связанную с её утратой. Я продолжала учиться, чтобы соответствовать образованности Гвидо, словно всё ещё могла выставить его в дурном свете перед однокашниками; много читала – больше для собственного удовольствия, но также и потому, что чем дальше, тем проще мне это давалось; помогала с учёбой сыну и вместе с ним узнала много нового.