В места не столь отдаленные

— То-то и есть, а между тем запрашивают: правда ли? Все эти мерзости идут, разумеется, отсюда. Вы ведь знаете, как здешние чиновники не любят меня?.. Не ко двору я им… Не даю воли…

— Патриотизм сибирский! — насмешливо вставил Сикорский. — Им всем хочется, чтобы плясали по их дудке…

— Именно… именно… патриотизм сибирский… — повторил Василий Андреевич. — В думе вот тоже… Вот они и кляузничают с этим Шайтановым во главе… Доберусь я до этого Шайтанова… Это всё он… Да… Их тут целая шайка…

— И, надо отдать справедливость, хорошо сплочённая… с газетой к их услугам…

— Нечего выдумывать, так давай пустим слух о влиянии… Прежний знакомый бывает у меня, и… поднимается целая история.

— А в Петербурге, конечно, не знают всей этой подкладки! — снова вставил Сикорский.

— Узнают! Я напишу… Мне уж надоело… Пусть поймут, каково бороться здесь порядочному человеку… Но пока, знаете ли, Михаил Яковлевич, надо быть осторожным…

Старик остановился, смущённый. Но Сикорский с своим обычным тактом пришёл к нему на помощь.

«Он давно замечал, что многие недовольны за то, что Василий Андреевич удостаивает его, несчастного страдальца, своим знакомством… Он глубоко ценит доброту Василия Андреевича и никогда в жизни не забудет, чем он ему обязан…»

У Сикорского дрогнул голос, и слеза повисла на реснице.

— Но если из-за меня, — продолжал он, — являются неприятности, то я не должен пользоваться вашей добротой… Увольте меня от обязанностей вашего секретаря, отнимите и место, которое даёт мне кусок хлеба… Он, видно, стоит другим поперёк горла… Быть может, они тогда перестанут клеветать на вас!

Произошла довольно трогательная сцена. Василий Андреевич, тронутый такою бескорыстною преданностью, прослезился и горячо обнял Михаила Яковлевича.

— Бедный страдалец! — шептал добрый старик, легко приходивший в умиление, и смахнул слезу.

Разумеется, он не согласится на такие жертвы. И ради кого? Ради каких-то интриганов, подкапывавшихся под него! Он, слава богу, не боится никого. Ему нужны хорошие работники; здесь, между сибиряками, их не найдёшь, и он требует, чтобы Михаил Яковлевич занимал прежнее место. И место домашнего секретаря пусть остаётся за ним, и прекращать посещений не следует. Он согласен только на одно: чтобы Михаил Яковлевич ходил к нему не каждый день, а раза два в неделю.

— Ради этих мерзавцев я не намерен лишать себя полезного сотрудника и приятного общества! — прибавил старик.

Он повеселел и несколько раз повторил, что напишет в Петербург всю правду об «этих сибиряках». А с корреспондентом он разделается…

— Вероятно, писал Подушкин, но главная язва — это Шайтанов. Никто, как он мутит. Я ведь всё знаю… Знаете ли, составьте-ка записку… То, что я говорил… Именно об этом сибирском патриотизме… Вот вся подкладка… Им хочется, чтобы я плясал по их дудке!.. — повторял старик только что сказанные слова Сикорского. — Отсюда и систематическое обличение. Непременно набросайте записку и, если возможно, поскорей!.. — вдруг заволновался Василий Андреевич.

Сикорский обещал написать.

Вслед за тем совсем уж повеселевший Василий Андреевич, жалуясь, что забот у него по горло, что в первом часу надо на заседание, стал, по обыкновению, болтать. Он рассказал, как вчера начальник отделения Феомпестов напутал, подсмеялся над своим ближайшим помощником, передразнил одного начальника особой части и почему-то припомнил анекдот о каком-то князе Петре Николаевиче Троекурове.

— Знаете… Это тот самый Петька Троекуров, который съел огромное состояние, получил другое и женился на Феньке-цыганке… Помните, какая красавица-то была? — И старик даже крякнул и поцеловал кончики пальцев. — А голос… голос-то… Из-за неё ведь граф Борис Забиякин стрелялся с Петькой… Я у него секундантом был…

Василий Андреевич, питавший особенную слабость к воспоминаниям о титулованных лицах и знавший родословные чуть ли не всех княжеских и графских фамилий, припомнил и второго брата, Василия Троекурова, служившего в дипломатах, но забыл, как звали третьего, и досадовал, что не мог припомнить.

— Ещё на актрисе провинциальной женился… помните?

— Так это Фёдор Троекуров! — вспомнил Михаил Яковлевич.

— Ну да… Фёдор… Тоже добрый парень был… Только ретроград… Он у себя в губернии…

Дверь отворилась, и вошёл курьер.

— Господин Подушкин!

— Проси в приёмную… Так он у себя в губернии всех в страхе держал… И ведь любили! Да… Вот бы какого сюда! — рассмеялся старик. — Да, кстати, не знаете — пароход пришёл?

— Кажется, пришёл час тому назад…

— Так вот что… С партией должен прибыть один молодой человек, Невежин… Помните, ещё в газетах было о нём… стрелял в жену… О нём мне писала его мать… славная женщина, урождённая княжна Холмская, из бедных Холмских… Просила оставить здесь, принять в нём участие… У меня тут и деньги для него лежат… Так будьте так добры, поезжайте к полицеймейстеру и попросите, чтобы Невежина тотчас бы освободили и прислали ко мне… Вот опять, пожалуй, скажут, что пригреваю ссыльного…

Сикорский встал, чтобы идти.