В места не столь отдаленные

Господин Подушкин дипломатически молчал.

— Ну скажите правду… ведь говорят?

— Говорят…

— Так я вам скажу, молодой человек, что всё это вздор! — горячо начал старик. — Вздор-с. Пошлые сплетни и больше ничего… Я знал Сикорского раньше, ну и всё… Ну дал там ему местечко… Жаль человека… Хоть и замаран хвост у него, а всё-таки жаль… Но он у меня в струне ходит… Понимаете-с, — в струне! — строго заметил старик. — Всяк сверчок знай свой шесток… Я не позволю, чтобы там хоть и несчастный, но проворовавшийся барин смел даже и подумать о влиянии… И я уполномочиваю вас, если хотите, написать обо всём этом редактору… Для меня правда дороже всего…

Василий Андреевич долго ещё говорил на эту тему и, признаться-таки, с довольно лёгким сердцем поругивал господина Сикорского. В заключение беседы он выразил удовольствие, что имел случай ближе познакомиться с господином Подушкиным, просил заходить к нему запросто и обещал ему дать много любопытного материала, если бы он захотел писать корреспонденции.

Господин Подушкин, несколько тронутый такою откровенностью, уклонялся, однако, от корреспонденции, но Василий Андреевич, прощаясь с ним, снова повторил:

— Непременно напишите… Доброе дело сделаете… Писать правду всегда можно, даже должно… И меня не щадите, если я того заслуживаю!.. — прибавил его превосходительство. — Но только чтобы была правда, и только одна правда… Ну, до свидания. Да смотрите, чтобы этот разговор был между нами…

«Кто же, однако, писал эту подлую корреспонденцию?» — недоумевал Василий Андреевич и, взглянув на часы, заметил, что уже двенадцать часов и пора завтракать.

Бойкой походкой вошёл он в столовую и, садясь за стол, проговорил:

— Ух… устал… Столько работы, столько работы… А этого Подушкина я распушил… будет помнить! — вдруг прибавил он, обращаясь к Марье Петровне, угрюмо сидевшей за самоваром. — Впрочем, оказывается, что это не он писал… Он только знаком с редактором.

— Так за что же ты распёк Подушкина, если это не он писал? — спросила придирчивая Марья Петровна.

— За что, за что!.. — смешался старик. — Вообще… Их необходимо подтянуть, ma chérie.

Марья Петровна пожала плечами и тяжко вздохнула, словно бы этим вздохом хотела пожаловаться, что у неё такой муж.

А Василий Андреевич занялся завтраком, шутил с детьми, бросал по временам тревожные взгляды на жену и, убедившись, что она сегодня окончательно не в духе, торопливо допил стакан чаю и пошёл в кабинет досиживать своё многотрудное служебное утро, проговорив на ходу:

— Ужасно много дел… ужасно много…

— Не забудь написать, о чём я просила! — подчеркнула Марья Петровна.

— Напишу… напишу… А знаешь, Невежин приехал…

— Ну так что ж?

— Ничего. Я велел ему прийти… Послать его к тебе?.. Ты ведь знавала его мать…

— Я и его знавала… Пожалуй, пришли! — кинула небрежно Марья Петровна. — Бедный молодой человек! — тихо прибавила она и снова вздохнула.

VIII На новых местах

1

Во время дороги по этапу, в арестантской барже, при остановках в грязных клоповниках, Невежин до некоторой степени понял, что значит «ссыльный». Хоть по сравнению с другими арестантами он пользовался бо́льшими удобствами в качестве привилегированного, тем не менее это невольное путешествие произвело на него глубокое впечатление. Он сознавал себя приниженным, находящимся в полной зависимости от произвола ка кого-нибудь грубого офицера, и мысль, что он на многие лета, если не навсегда, обречён на подобную жизнь, по временам доводила его до отчаяния. Он, мечтавший о новой жизни, искренно желавший покончить с прошлым, спасовал перед первым испытанием и, преувеличивая в испуганном своём воображении ужасы ссылки, не раз плакал как ребёнок, лёжа в своей узкой койке на барже. Утешительные слова нескольких спутников, что «и в Сибири люди живут, и живут недурно», плохо действовали на него, и он приехал в Жиганск совсем павший духом.

Тем более подействовал на него приветливый приём Ржевского-Пряника, и в особенности ласковое участие, оказанное ему Марьей Петровной. Невежин был тронут этим вниманием, столь не похожим на холодное, безучастное отношение разных мелких начальствующих лиц, с которыми ему пришлось сталкиваться во время пути. Это его несколько подбодрило и утешило, представляя ссылку не в таком мрачном цвете.

Василий Андреевич тотчас же объявил Невежину, что отлично знал его отца («вместе, молодой человек, отличались под Балаклавой»[27]) и танцевал не раз мазурку с его maman, обещал пристроить молодого человека при первом удобном случае и, передавая письмо с двумя тысячами, с отеческой лаской посоветовал дома их не держать.

— Здесь ведь не Петербург, mon cher, живо обокрадут. И ещё дружеский совет: не играйте с незнакомыми в карты. Тут шулеров — пропасть…

Невежин был несколько изумлён при виде денег. Он отлично догадался, что это от жены, и первой его мыслью было — не брать их. Но он вспомнил, что у него в кармане всего сто рублей, что пока ещё он найдёт место, и… взял.

«На всякий случай!» — утешил он себя, рассчитывая их вернуть.