В места не столь отдаленные

Автор с сарказмом, смело обрушивается на высшие власти губернии, на полицию, на авантюристов — в отставке и состоящих на государственной службе, — на «тузов бубновых» и тузов финансовых. И как-то не верится, что автор этого романа — политический ссыльный. Ведь для него риск очутиться в местах «более отдалённых», чем Томск, был весьма реален.

В Жиганске автор прежде всего знакомит читателя с генерал-губернатором Ржевским-Пряником. В нём не было «юпитерского величия». Это — низенький ростом, кругленький, гладкий, румяный старичок «из породы мышиных жеребчиков». Генеральским был только сюртук. Ржевский-Пряник донельзя чувствителен ко всяким заявлениям о том, что не он управляет губернией, а его сомнительные помощники из числа уголовно-ссыльных. Губернатор не может согласиться с молвой, что «будто господин Сикорский имеет на его превосходительство влияние, и влияние будто бы не особенно хорошее…». Как бы в опровержение своей самостоятельности Ржевский-Пряник в сцене разноса заседателя Прощалыжникова из Трущобинска пытается олицетворить собой «бога гнева»:

— Молчать! — вдруг взвизгнул своим тенорком Василий Андреевич. — Вы позорите мундир… слышите ли? — мундир, который вы носите… Взятки, вымогательства, грабёж… Мерзость…

Так устами самого губернатора писатель обличал полицию в явных преступлениях!..

Ряд событий из жизни Томска К. М. Станюкович перенёс в Жиганск. Например, убийство, о котором автор рассказывает в романе, было совершено 4 ноября 1886 года. Оно ошеломило даже томичей, казалось, уже свыкшихся с криками: «Караул! Грабят!».

9 ноября «Сибирская газета» посвятила этому происшествию статью под заголовком «Осаждённый город»:

«Опять зверское убийство, опять потоки крови человеческой, опять ужасы и паника, среди которых обречено жить общество большого сибирского города! И нет просвета, нет надежды на то, чтобы жить вне этих ужасов, не опасаясь за целость головы каждый день, каждую минуту. Сотни притонов, рассеянных во всех частях города, стоят как неприступные крепости, держащие в своих руках узлы и нити всевозможных планов и организаций краж, грабежей и убийств. И нет силы подступить к этой крепости, нет возможности взять её приступом и смести, как препятствие мирной жизни цивилизованного общества».

К. М. Станюкович использовал это происшествие в главах романа «Неожиданная экскурсия» и «Старый знакомый», и снова подверг жестокой и язвительной критике и осмеянию местную полицию.

Особенно сильно звучит откровенное признание самого пристава Спасского:

— Где можно благородно взять, берём… Понимаете ли, благородно… Этак сорвать с какого-нибудь толстомордого купчины… Или, например, приобрести какой-нибудь предмет необходимости или роскоши за пятерню… Это мы любим.

Невежин, став в Жиганске помощником губернатора, своим человеком в его семье, общаясь с «бубновыми тузами», не мог измениться к лучшему и продолжал вести образ жизни светского тунеядца и по-прежнему жил только ради личного удовольствия. Его мечта о «перерождении», о трудовой жизни, возникшая было под влиянием любви к Зинаиде Николаевне Степовой, растворилась в пустой болтовне.

Образ Зинаиды Степовой остаётся в тени. Писатель не мог сказать о ней большего. Развитие этого почти единственного положительного образа в романе потребовало бы показать Степовую в общении с местными политическими ссыльными, но это было запретной темой, да и не входило в задачу автора романа-памфлета.

Всё же К. М. Станюкович нашёл возможность привлечь внимание читателя к Степовой как к образу молодой народоволки. Он воспользовался для этого выступлением интригана Сикорского, который так характеризовал губернатору Зинаиду Николаевну: