В мире актеров

Подвальчик на улице Чаплыгина известен театральной Москве по спектаклям его экспериментальной студии. Встретила вязкая темнота. Приплюснутый потолком зал словно без стен. Таинственно. Стулья для зрителей убраны.

Он беседовал с ухоженным высоким мужчиной, слишком правильно выговаривавшим по-русски. Оказался театральным человеком с родины Шекспира. Табаков передавал ему подарки, объясняя достоинства книг. Потом англичанин ушел и он обратился ко мне:

– Это второй курс, репетиция отрывков к экзаменам. Из "Банкрота" Островского. Давайте! – крикнул он в темноту.

И тотчас из скрытой в тумане рассеянного света двери вышли двое и началась сцена. Это были студенты его второго набора. Актерскую труппу, прошедшую в Театральном институте полный четырехлетний курс доцент Табаков уже выпустил.

В ладони правой руки у него крошечный диктофончик. Он держит его у самых губ и рассчитанным по тональности шепотом – чтоб не мешать играющим – наговаривает свои замечания. Он собран, педантичен и я почти физически ощущаю его предельную сконцентрированность на выполняемом деле. Думаю: умопомрачительная неделя – полет за океан (позже я узнал, что у него еще начата постановка "Ревизора" в одном из театров РГ) – как можно втиснуть все это в свои сутки, как это уживается с его творчеством?). Ведь он актер и актер не рядовой, на него устремлены миллионы зрительских глаз!

В последние годы театральная критика прямо неистовствовала, указывая на "многоотраслевую" трату себя ведущими актерами нашей драматической сцены, Я тоже внес свою лепту в эти сетования. Но сейчас, сидя в полутемном табаковском подвальчике, я думаю вот о чем. Не пропустили ли мы момент необратимых изменений в самом содержании профессии актера? Не вышло ли так, что условия, в которых уже многие годы существуют зрелищные искусства, привели наиболее талантливых из них к созданию каждым для себя какой-то иной ранее не существовавшей системы творчества или, как любят говорить критики, творческой лаборатории, что обеспечило вполне мыслимую в прежние времена интенсификацию их труда? Недаром ведь ученые, изучающие "резервные возможности человека", пристально приглядываются к актерам. Не отстает ли в этом пункте наука о театре от жизни? В свое время К.Станиславский, создавая свое учение об органической жизни актера на сцене брал за образец практику крупнейших мастеров. Не следует ли и нам дополнить его учение опытом ведущих современных актеров. Ведь они работают в условиях резко отличных от тех, в которых работал Художественный театр в начале века. Ведь не настанет же никогда время, когда в одночасье исчезнут прожорливое телевидение, "зловредный" кинематограф, смолкнет радио, прекратится дублирование фильмов и прочее, и прочее, и прочее. И актер, этот блудный сын Мельпомены, вернется в родной дом, в театр! О временах, когда ничего кроме театра у актера не было, можно вспоминать со сладкой грустью. Но жить-то надо сегодня!..

Между тем, сцена окончена. Он подходит к ребятам и включая и выключая свой диктофончик, делает четкие указания.

– Мы добрались лишь до элементарных вещей, а ведь еще катарсис должен быть, кульминация…

И Табаков с изящным юмором переводит действия сватающегося к Липочке приказчика на язык понятий некоторых слишком "деловых" современных молодых людей.

– Пойми, – говорит он студенту, – он ее прельщает. Мясо будешь есть только парное, пятьсот рублей зарплата одна, на рынок на машине ездить станешь, дача... И руку целуй... Как ты целуешь? Дай руку!

И Табаков показывает великолепный каскад обольстительных поцелуев дамской ручки и одновременно кокетливые ужимки будущей Липочки.

– … Вот так! Ну все на сегодня!

Я смотрю на часы. Прошло ровно час двадцать минут. Поздний вечер. Он ведет машину с автоматизмом старого водителя.

А двадцать четвертого я был на премьере в "Современнике". И убедился, что творчество его не скудеет. Напротив, в последние годы заметны в нем новые черты, новые сочетания красок в спектакле "Восточная трибуна" он играет как бы со связанными руками, и выбирает убедительно точный, но и самый трудный рисунок роли. Это при его-то природной эксцентричности, при его потребности в вечном движении! Но нет – тихий голос, отсутствие жестов. Герой его человек мягкий, совестливый, может быть с пониженной сопротивляемостью обстоятельствам – так в этом и заключена его драма, тем более он на наших глазах осознает это свое безволие. И еще этому человеку кажется, что он "не состоялся", не оправдал надежд. Из небольшого городка он уехал в Москву, учиться в консерватории. Одноклассники и особенно одноклассницы гордились им, не сомневались в грядущей карьере крупного музыканта, солиста, даже, наверно, лауреата, а он... всего лишь играет в симфоническом оркестре. И хотя любит свое искусство, работу, но все ему кажется, что он перед кем-то виноват.